— Да, но Юля настоящая красавица. Казалось бы, это он ее ревновать должен, а не она его.

— Ее-то не к кому ревновать. Съела бы кошка мясо, да где взять? Клиентов у них нет почти, и в прошлом году не было. А к своим ревновать — к кому тут, господи? Тут у нас старики, вот как я, остались, кому деваться больше некуда, алкаши да молодежь недозрелая. Вон как Дергачев тут у нас появился, она, Юлька, сразу перья-то распустила. Он мужик с виду ничего, и все при нем, на месте. Только на нее-то он, спасатель наш горемычный, ноль внимания. Он все за Мартой, как нитка за иголкой. А та на него — ноль внимания.

А он пить. А пьяный он дурной, вообще ни черта не соображает. В марте как приехал, веришь, напился и на спор на ящик водки, чтобы местных наших обалдуев уесть, заплыв решил сделать. Насилу участковый-то его спеленал, дурака. Нет, когда Иван выпьет, делается.., как…

— Как кто? — спросила Катя.

— Ну, мертвяк-то ходячий.., тьфу ты пропасть, ну как это… Зомби, во!

— У Марты жених есть. И, судя по ее виду, она вроде бы с ним совершенно счастлива. И вообще, Семен Семеныч, ну куда вашему Дергачеву до Сукновалова?

— Ой, тоже мне олигарх нашелся, — презрительно фыркнул старичок. — На машинах все разъезжает — то на одной, то на другой. Пыль всем тут в глаза пускает. Деньги-то на все откуда? То-то. Он прежде-то, перед тем как тут у нас дом купить, фабрику приватизировать, как люди болтают, тоже все машинами торговал В Польшу поедет — тут у нас через границу-то раз плюнуть — пригонит фуры с запчастями и разных развалюх своим ходом оттуда, из Европы-то, и потом гонит дальше, в Питер, и еще дальше. А поди разберись, что за машины, чьи? Куплены или угнаны там-то. Полякам-то в таких делах последнее дело верить, наловчились номера перебивать. Так что вот как. А теперь, конечно, капитал ляжку жжет. А дому хозяйка нужна. Только подумал бы он головой своей лысой — пятый уж десяток на носу, а девку берет совсем молодую. На вид-то Марта — так, фитюлька, прям школьница-отличница. Ну, потерпит она с ним годок, ну второй, через деньги его, заботу, а потом что? Потом скучно ей с ним станет. Заведет себе любовника. Если вот Иван дотерпит, может, и ему еще раз фортуна улыбнется. И что? Будет благодетель наш, консервный фабрикант Григорий Петрович, валидол горстями глотать, начнет сыщиков нанимать за женой следить.

Тьфу ты… А потом как-нибудь не выдержит да хлопнет их обоих… Мужик-то он тяжелый, смурной. Ты не гляди, что на вид улыбчивый да добродушный, вроде ленивый даже. Нет, ленивый да добрый, милая, денег бы таких не огреб. Кипучий он, въедливый, настырный, а сердце и у него того…

— Что? — снова спросила Катя с искренним любопытством.

— Не камень, вот что. Я все вижу, Марта, как они сюда в гараж приедут, "Мерседео-то свой глядеть, только вот этак бровью-то поведет в чью сторону, так у Григория Петровича шея-то прям как клюква наливается. Так бы и съел сам девку-то, никому бы не уступил, как яблочко наливное схрупал. А силы-то нет. Не те силы-то, возраст, ничего не попишешь.

— Да он не такой старый еще, — возразила Катя.

— Силу мужики свою не годами мерят, а.., ну, была б ты парнем, я б тебе сказал чем. — Баркасов вздохнул. — А годы-то прожитые — они не только виски серебрят, но и сердце студят. Ну, еще какие вопросы будут?

— Ой, будут, Семен Семеныч, вы так интересно, так мудро рассуждаете. Но я все же к этой вашей легенде знаменитой хочу вернуться. Как я правильно поняла, вы ее серьезно не воспринимаете, нет?

— Воспринимаю я, милая, так, как эту вот лотерею, — Баркасов покосился на скомканную газету. — Пудрят мозги все кому не лень. Думаешь, не говорил я с Михелем-то нашим об этом? Да сколько раз говорил, стыдил его: "Зачем тебе-то это все? Что ты тут у нас все мутишь? Ведь все равно прошлого не вернешь.

И если таким макаром молодежь хочешь к себе, к церкви своей сектантской привлечь — ну, байками-то этими заинтересовать, так это грех". Молодые-то вы ведь стали сейчас падкие на все такое. В церкву просто так не пойдете, нет, скука вам все да лень-тоска. А вот поставь возле церкви телевизор или этот, как его.., видюшник, или автомат игральный, или еще лучше — пусти байку о том, что в церкви каждую ночь на полу следы мокрые являются, когда Водяной из пруда своего вылезает детей своих искать, так вы ведь все как один туда кинетесь. Как же без вас-то такое, а? Ведь отбоя сразу не станет. Разве я не прав? То-то прав. Я и говорил Линку: «Ну, зачем ты это все начинаешь-то?»

Ведь был бы он пастырь настоящий, пастырь добрый, разве стал бы такими фокусами молодежь смущать, привлекать? А вот цэрэушник-то, резидент засланный, он как раз ничем таким и не побрезгует. Наоборот! Специально у них там и метода такая в их центрах разработана, работа с вами, воронами доверчивыми, молодыми. Упор на эту, как ее.., на мистику. На колдовство!

— Да, я уловила вашу мысль, — сказала Катя. — Очень тонкая мысль. И очень даже может быть. Вы, наверное, как всегда, прямо в самый корень, не то что я. Ну, тогда самый-самый последний вопрос. Вы слова Ирины Преториус предсмертные помните?

— Про руку-то? Как же… До смерти не забуду.

— И как, по-вашему, бред это был у нее или же…

— Я порой думаю: уж не почудилось мне это в горячке? — Баркасов кашлянул. — Потом вспоминаю все от слова до слова. Как шептала-хрипела она, бедняжка, как глядела на меня… Аж жутко станет… Нет, явь все была, и слова эти самые она говорила, я уверен — что-то еще сказать хотела, да не успела, не смогла.

— Значит, она не бредила?

— Нет, — Баркасов покачал головой, — она хотела что-то сказать. А лицо у нее при этом такое было, что… Словно черта морского она вдруг в волнах увидала, вот какое лицо. — Он посмотрел на Катю и тихо закончил, словно не хотел произносить того, что вертелось у него на языке:

— Вот и болтай после этого что хошь, вот и куражься над этой вашей.., ну, как ее.., над мистикой-то!

«Век живи — век учись», — так ответила Катя на совершенно праздный вопрос Мещерского, удалось ли ей побеседовать с Баркасовым. Оба: и Мещерский, и Кравченко — проснулись только к завтраку. Кравченко казался почти прежним. Завтракал с отменным аппетитом, за троих, однако…

— Хочешь, сон свой расскажу? — спросил он "вдруг Катю.

Это было что-то невероятное. Катя не могла припомнить, чтобы Драгоценный В.А. когда-нибудь рассказывал сны. Скорее всего, ему вообще ничего никогда не снилось, потому что спал он обычно, по его же собственному признанию, «как бревно».

— Мне приснилось, что я вдруг проснулся среди ночи, — сказал Кравченко, — где-то в комнате в темноте гудел комар. Тошненько так: пи-пи… Ты крепко спала. А я встал и выглянул в окно. Ночь была лунная, светлая, и там, за окном, оглушительно квакали лягушки. И вода в пруду блестела, как лак.

— Из окна нашего номера пруд не виден, — заметила Катя, — тебе, значит, приснилось, что ты не в гостинице, а где-то еще.