Хотен снова зевнул, едва не вывернув челюсть, и как был, в одной рубахе, вышел на гульбище терема. За тесно заставленным хозяйственными постройками двором (земля на Горе дорогущая!) стояли такие же, как у него теперь, красавцы терема и высились каменные тела церквей. Сладкое томление сковало члены Хотена, когда в нежданной близости распознал он купола Андреевской церкви Янчина монастыря: Несмеяна была совсем рядом, и вполне возможно, что до черниц дошла уже молва о его подвигах. Однако всему свое время, и сегодня он должен будет съездить, наконец, в Дубки.

– Хмырь, завтракать!

По всему Киеву дымили трубы, потому что у добрых людей доваривался уже обед, когда Хотен и Хмырь, оба в лучших одеждах и с приятной тяжестью кошелей за пазухами, проезжали мимо Святой Софии. Вот и Золотые ворота. Хотен подумал, что будет несправедливо, если отныне в их темном проеме к нему станет возвращаться страх, испытанный здесь позавчера. А бывать здесь доведется часто, особенно летом: он, конечно же, перевезет семью и домочадцев в свой новый богатый двор, но в жару приятно будет пожить в Дубках, у прохладных и чистых вод Лыбеди. Да и для мальца вредно все время проводить в городе, в вони и дыме…

– Хозяин! А, хозяин?

– Чего тебе?

– Приходили слуги Нефедовы, а кое-кто еще Суме служил. Просились на службу к тебе. И Прилепа тоже. Жаловалась, что еле разыскала нас.

– Я с каждым отдельно разберусь.

Люди нужны теперь, конечно. И придется найти время, чтобы с каждым поговорить и заключить ряд. Хорошо бы нанять и еще одну, новую горничную, только пригожую: и у хозяина будет на чем отдохнуть глазу, и свой человечек окажется в окружении хозяйки, в противовес Хвойке: та, Любаве принадлежа, держит, само собою понятно, и ее руку…

Створ Золотых ворот открыт. В проезде и возле него пусто: ни пеших, ни конных. Хотен выезжает на луг и слышит за спиной трубный глас, будто с неба:

– Счастливого пути, господине мечник!

Хотен разворачивает коня. Он узнал голос старейшины сторожей, но и теперь, когда тот не прячется за зубцом стены, не может его рассмотреть: солнце слепит. Кланяется неясной, солнцем наполовину съеденной тени.

– Спасибо на добром слове, Сновид Сигурдович! Мне тут недалеко.

Недоброе предчувствие, словно железной рукою, стискивает сердце нарядного мечника. Что могло случиться дома? Если несчастье какое, в эти два дня ему бы уже донесли, нашлись бы доброхоты…

Копыта стучат по доскам моста через Лыбедь, теперь направо. Будь под ним Рыжок или бедный Яхонт, можно бы уж и поводья бросить. А вот красавец Белян не знает пока дороги. Ничего, скоро запомнит… За этим холмом они и прячутся, Дубки. Только объехать и… Господи, пронеси!

Нет, обмануло предчувствие. Слава богу, не сгорели Дубки. Все постройки вроде на месте, и дымок из поварни тянется.

– Гы-гы-гы! Вот мы и дома, хозяин!

Это Хмырь радуется. Чему? В тереме на Сретенской, в завидном месте на Горе, у него своя, отдельная повалуша, он без пяти минут вольный киевлянин и оруженосец. А здесь…

Бог мой, это что же за диво? Ворота распахиваются, выходит навстречу Анчутка, перед собою на вытянутых руках несет обнаженную саблю, на шее лежит веревочная петля, а конец веревки за персиянином по земле тянется. Бухается на колени.

– Руби голова, хозяин, вешай мэня на воротах. Я, Абу Шахид Куздари, перед тобою виноватый, не устерэг.

Рванул воротник Хотен, только золоченые пуговки посыпались. Прохрипел:

– Кто помер? Малец? Как? Да говори, не томи, а то и впрямь зарублю!

– Все живы, Аллах милостив, – вроде как и удивился Анчутка. – Вот только сбэжала твоя жена и всех остальных увэла. Сына твоего, хозяин, остатных лошадэй, дэвку Хвойку.

– Испугалась ратных, когда Изяслав шел на Киев?

– Сие случилось еще за недэлю до ратных. И если испугалась ратных, зачем было меня травить?

– Тебя травить? – и вдруг вызверился на Хмыря. – А тебе-то что здесь надо?!

И тут холоп, протягивая на ладони собранные с земли пуговки, поглядел на него такими глазами… Господи, да именно такими глазами смотрят наивные здоровяки вроде Хмыря на увечных или на детей-калек! Вспыхнул тут мечник от стыда, кровь залила ему лицо, он поднял Беляна на дыбы – и едва не задело копытами бедного парня, повинного только в доброте своей и услужливости. А Хотен пришпорил коня и помчался, в скачке гася отчаяние нежданной напасти, по лугу к большому одинокому дубу, той тропинкой понесся, каковой убегал из дому в лес позапрошлогодней осенью, когда Баженко почему-то плакал не переставая, и нельзя было нигде в усадьбе спрятаться от его тонкого писка. Объехал дуб, придержал коня и вернулся к воротам шагом, уже решившийся действовать и вроде бы способный на это.

Хмырь предпочел исчезнуть: повел, очевидно, лошадь в конюшню. Анчутка в прежнем дурацком виде стоит у ворот.

– Верни саблю в ножны, скинь с шеи чертову веревку, – отрывисто приказал Хотен. – Не бойся, без кары не останешься! Обещал я отпустить тебя безденежно, как возвращусь, а теперь не пущу. Вот те и наказанье.

Сам снял веревку с шеи раба, хотел было увести его в рощу, чтобы выспросить без лишних ушей. Вот только нет теперь лишних ушей в доме – разве что домовой и сверчки подслушают. Спешился, забросил повод на коновязь, гаркнул Хмырю, чтобы не вздумал расседлывать свою драгоценную Мухрыжку. Поманил за собою Анчутку, чтобы не одному входить в дом.

Первый вывод сам собою напрашивался: вещей было увезено столько, что речь шла о двух возах, не меньше. Он вошел в ложницу, где все еще пахло Любавой, хотел было перекреститься на красный угол, но там только паутина висит. Сел на голые доски кровати, хлопнул ладонью рядом с собою, силушки не рассчитав. Скривился от боли:

– Садись, Анчутка! Поведай теперь подробно. Так, говоришь, отравили тебя?

Выяснилось, что студеная зима все-таки, хоть и не взял его с собою Хотен, и в Дубках допекла персиянина: начал кашлять. Волхв ему продал мешочек с травами, показал Хвойке, как заваривать, и наказал ежедневно пить перед обедом. Выпил отвару Анчутка и в тот роковой день, ничего не заподозрив, а проснулся только назавтра к полудню, с раскалывающейся головой и в пустом доме.

– Казни меня, хозяин, я виноват.

Хотен отмахнулся. Возможно предположить, что Любава ушла к отцу, прознав о его шашнях с Несмеяной. Тогда возникает вопрос, как Любава про те тайные встречи доведалась. Да и любой порядочный отец отправил бы тотчас дочь обратно, в новую семью: спит ли муж с кем на стороне, не спит ли, сие его, мужнино, дело. Коли жене его поведение не по нраву, следует ей обратиться к мужу, коли не боится быть избитой, а не бежать, да еще забирая с собою все приданое и ребенка – эх! Стукнул Хотен кулаком по доске и не почувствовал на сей раз боли. Дело склонялось к самому позорному для него объяснению.

– Анчутка, ты же не дурак. Ты же добре ведал, что доведется передо мной отвечать, когда с войны вернусь. Ты ведь припоминал, что деялось в доме, выискивал непривычное, искал следы. Не могло ведь такое случиться с бухты-барахты, без всякой подготовки. Ты нашел чего? Говори!