— Мне не понравилось это, Дукесса. Я не выношу сюрпризов и не люблю терять контроль над собой. Ты ведь этого добивалась от меня — чтобы я потерял контроль и наградил тебя сыном, наследником этого проклятого графского дома и твоего отца, который дал тебе все, что ты только могла пожелать? Это и был твой целенаправленный удар? Ты сумела искусно подогреть себя. Но я не позволю, чтобы твой замысел осуществился. Больше этого не случится, тебе не удастся захватить меня врасплох. Ладно, хватит!

Услышав, как за ним захлопнулась дверь, она села в постели и потушила свечи на стоящем рядом столике. Оставался еще зажженным канделябр на комоде, и она встала. Его семя потекло из нее, заставив остановиться на какой-то момент. Ей пришлось вымыть себя, прежде чем затушить канделябр.

Дукесса долго не могла уснуть, ворочаясь в постели.

* * *

Когда она проснулась, солнце уже вовсю освещало спальню. Дукесса не помнила, как уснула, мысли и тело еще были во власти любовной неги.

— Доброе утро!

Она медленно повернулась. Марк сидел на краю постели, уже в костюме для верховой езды и черных глянцевых сапогах. Сладкая истома тут же оставила ее. Ах, она бы предпочла пребывать в своей полудреме, наполненной нежными видениями, продолжая хранить воспоминания о его обжигающих поцелуях и прикосновениях! Зачем он пришел? Зачем он сидит здесь перед ней — такой далекий, по-утреннему бодрый и свежий?! Она снова ощутила себя глупой и беспомощной, одураченной и презренной. Какие новые грубости придется ей теперь выслушивать от него?

— Ты хорошо спала?

Она кивнула.

— Да, пожалуй.

— Если женщина общается с опытным мужчиной, то у нее всегда бывает хороший сон.

— И наоборот, не так ли? Он нахмурился.

— Да, и наоборот. В самом деле я спал очень хорошо. Разумеется, мужчине гораздо легче получить удовлетворение, чем женщине, и все же… Этой ночью я ни разу не просыпался, будь это иначе, я бы вернулся к тебе.

Он погрузился в молчание, вынашивая в себе новые слова.

— Ты удивила меня.

Она ждала. Ей так хотелось услышать, что он получил наслаждение с ней, что хочет быть с ней снова и что он наговорил ей много глупостей минувшей ночью.

— Да, это был подлинный сюрприз. Как ты неистовствовала, получая наслаждение от моих губ! Потом, когда я вошел в тебя, ты так подскакивала, что я боялся отлететь по прямой траектории в другой конец комнаты.

Он не имеет права так цинично говорить об этом, думала она. По крайней мере не теперь, при этом чистом, солнечном свете. Ведь он не кто-нибудь, а Марк Уиндем, ее муж.

— Ощущение было совершенно новым для меня. Я никогда не предполагала, что смогу испытать подобное. Что поделать! Извини за излишнее беспокойство.

— Ну нет, я уверен, что если бы ты захотела, то сумела бы держаться и по-другому. Ты вполне могла получить удовлетворение, оставаясь более спокойной. Но что-то заставило тебя вести себя именно таким образом. Мне кажется, я правильно определил причину твоего поведения прошедшей ночью.

— Не понимаю, почему тебя привело в такое изумление мое поведение, Марк, — проговорила она свистящим шепотом. — Я вела себя, как изощренная шлюха. Что же тут такого? Разве я не дочь своей матери-содержанки, которая удерживала при себе твоего дядю в течение двадцати лет? А моя куртизанская сорочка, так не понравившаяся тебе, по-моему, ясно говорит о моих вкусах и склонностях. Что можно ожидать от бастарда, кроме необузданного вожделения, похоти или даже разврата?

— Послушай, мне вовсе не нравится, как ты ведешь себя и что говоришь. Все это будто списано с какой-то мелодрамы. Тебе не идет этот стиль.

Дукесса лишь презрительно усмехнулась. Все, что она сказала, соответствовало действительности, и он не мог этого отрицать. Он поднялся и заходил по спальне. Она заметила, что в руках у него хлыст для лошади, в раздражении он даже стегнул им себя по правой ноге.

— Этот наглый Спирс слонялся по моей комнате целое утро, ходил возле меня кругами, в результате чего и разбудил. Я постоянно слышал его дыхание и представлял во сне его двуличное ханжеское лицо с глазами викария, смотрящего на великого грешника.

Она не отвечала.

— Молчишь? Разумеется, как всегда. Правильно. Так по крайней мере не рискуешь ошибиться: чем больше молчишь, тем скорее сойдешь за умника. Так вот, Спирс, конечно, знает, что я был в твоей постели, и не сомневается, что я вытворял всякие омерзительные вещи с твоей возвышенной особой. Он выглядел весьма встревоженным. Несомненно, Баджи уже ожидал его с другой стороны двери для получения полного отчета. Слышала бы ты, каким благородным господским тоном он приказал подать ванну для моего сиятельства, после чего тут же отправился к Баджи — этому упрямому дураку. Он слегка ударял свернутым хлыстом по руке.

— Может быть, мне следовало рассказать ему о твоих вскриках и судорогах, о том, как ты цеплялась за меня, словно обезумевшая мартовская кошка? Нет, полагаю, это было бы излишним. Пусть он останется со своей дурацкой верой, что ты воплощенная Мадонна на этой грешной земле. Ты по-прежнему молчишь. Что ж, продолжай и дальше в том же духе. Ничего страшного. Твоя красноволосая служанка ошиблась. Ты не нуждаешься ни в каких натяжках. Ты прекрасная чертовка с еще спутанными на голове черными волосами. Помнишь, как я насыщал твое ненасытное лоно, а ты подхватывала меня? — Он вдруг прикоснулся к ее лицу, слегка приподнимая его и поворачивая к свету. — Был ли я груб с тобой? У тебя до сих пор красный, распухший рот. Возможно, надо было остаться с тобой до утра. Думаю, у меня хватило бы сил довести тебя до изнеможения. Тебя бы теперь тошнило от собственной ненасытности.

Она спокойно посмотрела в его голубые глаза.

— Возможно, и нет.

Он передернулся, глядя на ее приоткрытый рот в нерешительности, не зная, впиться ли в эти распухшие грешные губы или уйти. Наконец он пересилил свое вожделение и, оставив в покое ее лицо, отвернулся.

— Мы это еще увидим, позже.

Марк ушел, а она осталась одна гадать, что же он в действительности думает про нее. Возможно, Марк и был слегка удивлен ее поведением, но как он мог предполагать, что она навеки останется закостеневшей в своей невинности?

Вошла Мэгги, без сомнения, присланная Марком, и вскоре Дукесса была выкупана, надушена, напудрена и одета в скромное утреннее платье из бумажного муслина с двумя крупными воланами на подоле. На лодыжках, поверх тончайших белых чулок, были завязаны белые бантики туфель. Особое очарование этому наивному наряду придавали крохотные пуговки на манжетах платья. Этакое благовоспитанное платьице юной особы для классных занятий.

Вздохнув, она потянула вниз лиф платья, но, как ни старалась, ее очаровательная ложбинка в начале груди все равно оставалась прикрытой.

Тут же вмешалась Мэгги:

— Что ты делаешь, Дукесса? Не стоит рвать кружева на своем хорошеньком платьице. Ах, все понятно, ты хочешь постоянно обольщать его сиятельство! Да, у тебя, конечно, очень миленькая ложбинка и достаточно глубокая, но ведь ты имеешь и другие достоинства.