после этого у него развился туберкулез, потому он все время покашливал и раз в год ложился в больницу на лечение. Но порой в нем просыпался прежний задорный Игорь, и, когда мы собирались все вместе, как в прежние времена, он начинал рассказывать разные фронтовые байки. Кто знает, было ли это на самом деле, или он слышал их от товарищей по полку, или, может, сам придумал? Вот одна из них.

«Это случилось в начале войны, когда наш батальон расформировали, а нас, четверых солдат, перевели служить в артиллерийскую батарею. Меня и еще одного сержанта прикрепили к одному орудию, которое мы должны были и обслуживать, и охранять. Как-то раз нас определили на постой в крестьянский дом в одной деревне, но велели быть начеку, поскольку мы, два сержанта, отвечаем за сохранность нашего орудия и снарядов. Мы должны не спать, а смотреть, чтобы фашисты врасплох не застали и не отбили нашу пушку и чтоб местные чего не отвинтили или колесо не украли. Короче, мы с напарником договорились спать по очереди. И вот первая ночь моя. Сижу в темноте, не сплю, в окно гляжу, чтоб врагов не проспать. И вдруг слышу за дверью во дворе шевеление. “Ага, – думаю, – диверсант! Сейчас я тебя возьму!” Пристегиваю штык к винтовке и, прислушавшись, при очередном шорохе открываю ногой дверь и с криком “Хенде хох!” прыгаю на врага. За дверью ночная темень, глаз выколи, и ступеньки вниз. Я, споткнувшись, скатываюсь, но винтовку держу, не роняю. Дверь захлопывается, темнота кромешная, я стою и пытаюсь определить, где враг. И вдруг чувствую удар штыком в ногу, потом еще раз, но уже пониже спины. Пытаюсь отбиться и убежать, но враг настигает меня и бьет штыком опять! Непонятно, как он может видеть в такой темноте. Мне становится страшно, я спасаюсь бегством, натыкаясь на всё подряд, а он всё догоняет и бьет меня, и бьет! Причем молча. На шум и крики прибегает разбуженный сменщик и с ним хозяин со свечой. Оказалось, что скатился я по темной лестнице в сарай для скота, а там у хозяина очень бодливый козел без привязи. Это он меня гонял рогами, а не немец штыком, как мне казалось. Долго однополчане вспоминали этот случай, а как увидят меня, все дружно смеялись».

Фотоаппарат

Игорь не очень понимал, чем ему после войны заняться. Надо было работать, но где и кем? Он ушел в армию сразу после школы, и никакой профессии у него не было. Ольга Николаевна тоже переживала за сына и у всех знакомых спрашивала совета. В числе тех, что были в Москве и не прекратили общение с ее семьей, были Соломоновичи. Помните, знакомый Леонида Петровича, который был женат на актрисе кино и показывал Игорю, как горит бикфордов шнур? Его звали Григорий Давыдович, и его репрессировали и расстреляли даже раньше, чем нашего Леонида Петровича. Остались жена и двое детей. Они всю войну провели в эвакуации в Перми, откуда его вдова, Татьяна Дмитриевна, родом. Я сама там не была, но Люся рассказывала, что если плыть по Волге мимо Углича дальше, то в нее впадает река Ока, текущая с Уральских гор. И на этой реке стоит город Пермь. Они, когда ее папа, Леонид Петрович, был жив, плавали на корабле в ту сторону.

Плавать на корабле – это была страсть всех Межеричеров. И Пётр, и Леонид это любили и иногда проводили на корабле свой отпуск. Это увлечение передалось и Игорю. Но об этом я расскажу позднее.

Ольга Николаевна, когда мужа не стало, продолжала, видимо в память о нем, плавать по Москве-реке на водном трамвайчике и брала с собой детей, правда уже взрослых. Она и меня приглашала с ними на водную прогулку пару раз. Мне тоже понравилось, но я всегда вспоминала Волгу, на которой стоял Углич и мое Ракушино, в котором давно не была…

Но вернемся к Соломоновичам. Татьяна Дмитриевна, после войны вернувшись в Москву, возобновила общение с Ольгой Николаевной и ее семьей. Они стали встречаться, приходить друг к другу на чай и советоваться по разным житейским вопросам. Именно по ее совету Игорь поступил в пединститут на вечернее отделение исторического факультета. Фронтовикам, особенно молодым, полагались льготы. Но как-то нужно было зарабатывать. И Татьяна Дмитриевна подарила ему фотоаппарат «Фотокор», что остался от мужа. Ведь Игорь умел фотографировать, его отец научил, когда парень был еще школьником, но от отца после обыска и ареста не осталось никакой техники, всё забрали. Потом Татьяна Дмитриевна сама отвела его к своему знакомому фотографу в фотоателье, что находилось в самом центре Москвы, на улице Горького, там, где МХАТ. Как звали того фотографа, я не знаю, знаю только, что это у него Татьяна Дмитриевна делала снимки на пробы к фильмам. Игорь проработал там лаборантом два года, учился проявлять и печатать. Потом то ли сам сообразил, то ли кто надоумил, но он начал ездить с фотокамерой по подмосковным деревням и переснимать старые фото, ретушировать и развозить обратно. В то время у многих были фотокарточки погибших или пропавших на войне родственников, и от заказов не было отбоя.

Но всё это было в то время, когда я уже не жила в их доме, а просто иногда заходила попить чайку. Я в мыслях связывала свою дальнейшую жизнь с заводом, друзьями и даже не могла себе представить, что судьба в третий раз приведет меня в ту семью, где я прожила много лет, испытав с ними вместе и радости, и беды. А пока я полюбила кино, стала читать книги, вступила в заводской хор. Казалось, жизнь налаживается, война позади, впереди светлое будущее, как говорили нам на собраниях. Но то время, что я прожила у Леонида Петровича и его семьи, оставило глубокий след в моей душе и многому меня научило. Можно даже сказать, что свет моей любимой зеленой лампы остался во мне навсегда.

Часть третья. Игорь и Лена

Паня и Серёжа

Уже прошло несколько лет с окончания войны. Умерла моя мама. Сестра Мария осталась одна в нашем доме в Ракушине. Я на похороны мамы не успела, но всё же приехала так быстро, как смогла. Небольшой могильный холмик, где она похоронена, находился рядом с уже осевшей за большое количество прошедших лет могилкой папы. Это вызвало у меня и