Это дело всплыло, когда я преподавала свой авторский магистерский курс судебной археологии, который организовала в Институте археологии при Университетском колледже Лондона. Судебная археология уже некоторое время пользовалась популярностью, и Борнмутский университет проводил магистерский курс по этому предмету, выпустив много молодых археологов, отчаянно желавших поучаствовать в уголовных расследованиях.

Тем временем мое здоровье ухудшалось. Постоянная работа на раскопках в любую погоду дала о себе знать. Помню, как однажды в сочельник мне довелось стоять по пояс в канаве, полной ледяной воды. Уже темнело, и я вся дрожала, хотя при этом мне было жарко. Болела голова, ныла спина, и становилось больно дышать. Когда я добралась до дома, у меня полным ходом развивалась пневмония, и мне потребовалось очень много времени, чтобы поправиться. Врач сказал, что так больше продолжаться не может, я больше не могу так терзать свой организм.

– Вам просто придется выйти на пенсию, – сказал он.

– Что? – недоуменно воскликнула я. – Я не могу, мне еще столько всего надо сделать!

Я пришла в смятение, ведь к тому времени у меня за спиной было уже очень много успешно раскрытых дел, и я все еще продолжала учиться и нарабатывать навыки, необходимые для криминалистической работы и выступлений в судах.

Директор института был непростым человеком, однако, казалось, всегда проявлял ко мне симпатию.

– Я сделаю вам предложение, – сказал он. – Вы организуете магистерский курс, а я выделю вам лабораторию и все необходимое оборудование для криминалистической работы. Только не нужно рассчитывать на зарплату…

Это предложение я сочла просто фантастическим, потому что могла получать деньги за оказываемые полиции услуги, при этом мне не пришлось бы изнурять себя работой на раскопках, и я была бы обеспечена всей необходимой помощью и поддержкой. Так-то и появилась эта магистерская программа, и я вспоминаю ее с большим теплом – я могла преподавать близкий моему сердцу предмет и продолжать заниматься расследованиями. Казалось, мне было судьбой уготовано стать учителем.

Я решила сделать свой курс очень разнообразным и подключила специалистов из многих областей, чтобы воплотить задумку в жизнь. Составила расписание, и студенты поочередно сопровождали меня на места преступления и в морг, и это определенно помогло понять, кто из них чего стоит. К моему удивлению, женщины справлялись лучше – мужчины чаще давали слабину, когда дело доходило до практики, обычно подразумевающей чью-то смерть. Я могла бы написать отдельную книгу о том, как заведовала этой учебной программой, обо всех потрясающих молодых людях, что шли по моим стопам, а также всех разочарованиях, связанных со столь интенсивным обучением. Мои студенты ходили на обычные лекции и практические занятия, но еще посещали места преступлений, полицейские участки, морги, присутствовали на вскрытиях и судебных заседаниях. Этот курс определенно получился разнообразным и всесторонним.

За каждой сильной и независимой женщиной стоит сломленная маленькая девочка, которой пришлось учиться, как снова встать на ноги и больше никогда ни от кого не зависеть. Не знаю, кто это написал (я просто увидела это в интернете), но это точно про меня.

Жизнь в нашей деревне шла своим ходом, как и многие годы до этого. Бабушка по-прежнему оставалась у нас, когда в ее странствиях наступал черед нашего дома. Мои легкие все так же были слабыми, часто уступая натиску пневмонии, плеврита и бронхита. За последние годы мы с лучшей подругой отдалились, оказавшись в разных гимназиях после распределительных экзаменов. Она теперь училась в Монмутшире, недалеко от нашей деревни, а я – в чужом Гламоргане. Школьный автобус катился по извилистой дороге вниз по долине, объезжая деревни, чтобы забрать нас в долгую поездку на учебу. Выйдя из автобуса, мы в любую погоду пешком спускались по крутой, извилистой дороге, переходили через реку Римни по мосту и долго взбирались по очень крутому холму, ведущему к самому строгому, самому недружелюбному месту, которое только можно себе представить – школе Льюиса для девочек. Мы никогда не жаловались на эту непростую дорогу: просто безропотно ее преодолевали.

Вскоре я обзавелась новыми друзьями, в том числе из Гламоргана. Большинство из них росли в семьях добытчиков угля: у одних отцы трудились в самом угольном забое, у других выполняли на шахте какую-то иную функцию. Единственным проявлением классовой иерархии было разделение по полученным на экзаменах оценкам. Местные жители были помешаны на образовании, и отцы школьников часы напролет проводили в читальных залах клубов досуга горняков. Мой отец был одним из самых начитанных людей, которых я только знала, и всегда мог привести веский аргумент в споре почти на любую тему. Он научил спорить и меня, и мама с трудом выносила, когда мы начинали обсуждать ту или иную газетную новость. Спор – отличный вид спорта, что-то вроде фехтования – так же делаешь рывок и наносишь ответный удар, и прежде всего в нем необходимо сохранять объективность и беспристрастность к обсуждаемой теме. Мне всегда нравилось слушать размеренные, умные споры. Меня завораживали точность и внимание к деталям, и именно поэтому в музыке я предпочитаю барокко, а в живописи – произведения голландских мастеров.

Учителя наши бездельничали – те еще старые карги. Я ненавидела эту школу. Насколько начальная школа меня восхищала, настолько же эта вызывала отвращение. Все девочки (мальчики с нами не учились – вот почему мы с такой радостью ходили в местную церковь, где их было полно) подобрались смышленые, и учителя в черных мантиях никогда не сталкивались с непослушанием и не испытывали проблем с донесением материала. Впрочем, девочкам это тоже кое-как компенсировалось. Мы были очень дружными и сплоченными, и где-то четырнадцать из нас по сей день ежегодно встречаются в Кардиффском заливе, чтобы обменяться новостями, взглядами и мнениями. Теперь стало понятно, что не одна я чувствовала себя неполноценной, и не только мой моральный дух был так сильно подавлен жесткой дисциплиной. Талант почти никак не воспитывался. Оглядываясь назад, могу сказать, что отношение к ученицам было крайне старомодным. Случались, впрочем, и светлые моменты. Каждый год в начале марта школа кипела энтузиазмом в связи с началом фестиваля Эйстетвод, прославляющего культуру во всех ее проявлениях. Каждая девочка принадлежала какому-то из домов, названных в честь местных гор, за исключением дома Льюиса, получившего свое название по имени основателя нашей школы. Я состояла в доме Бедуэллти, и нашим цветом был желтый. По сей день я помню, к какому дому принадлежала каждая девочка, потому что в течение недели проведения фестиваля каждая была мне либо всячески поддерживающим товарищем, либо яростной соперницей.

Кредо этой школы было превосходство во всем, и от нас всех требовались послушание и трудолюбие – в противном случае ждало унизительное наказание, например за ночь выучить наизусть какие-нибудь стихи, а затем прочитать их перед всем классом. Я до сих пор не могу ничего выучить на память и не питаю особой любви к поэзии – она все еще остается для меня наказанием, хоть я и признаю глубину красоты и смысла некоторых стихотворений. Стоит ли говорить, что во время Эйстетвод я никогда не выбирала чтение стихов. Каждый должен был как-то себя проявить, будь то стихи, пение, танцы, рисование или собственное литературное творчество. Справедливости ради, рассматривался любой мыслимый вид деятельности, чтобы каждая девочка имела шанс в чем-то преуспеть, даже если речь шла о выращивании луковиц нарциссов в горшке. В это время нашу жизнь определенно наполняло соперничество, она была чрезвычайно насыщенной и на всех парах неслась к грядущим выпускным экзаменам, до которых оставались считанные недели.