правда: матросы, заняв квартиру напротив, установили добровольную охрану писателя от всяких посягательств со стороны. И вторично запрыгал в глазах В.М. тот же лучик: речь зашла о Горьком. Дорошевич забеспокоился: как, что – там, на севере? Высказал даже желание: возможно, вот только потеплеет – обязательно перекочевать в Петербург. Но едва беседа сползла на политические рельсы – снова сонная, животная жвачка, снова урчащее старческое покашливание. А из соседней комнаты, хромая, вынырнула родственница В. М., пожилая женщина с ясными глазами, и за ней – всегдашний спутник фельетониста, экономка, та самая, что впустила нас. Принесли чай, и Влас Михайлович окончательно погрузился в “растительный процесс”. Женщины дипломатически намекнули нам, что уже не рано, и присовокупили, что живется Дорошевичу очень плохо, дороговизна растет и проч. Я обещал похлопотать в ревкоме (дня через два ревком прислал Дорошевичу костюм, обувь, продукты), пожал деревянную ладонь В.М. и подумал: “Ему уже ни физически, ни душевно не встать. Кончено. Он – только манекен”. Правда, несколько дней спустя Дорошевич зачислился сотрудником “КрымРоста”, дал даже – кажется, не свой – несуразный фельетон, но все это было тяжелым, самоиздевательским процессом той же тупой жвачки…»

В связи с воцарившимися в Москве сложными политическими обстоятельствами в 1927 году Георгий Шенгели уезжает в Симферополь, чтобы работать там в одном из местных вузов. Но не выдержав давления грязных доносов, через полтора года он возвратился в Москву, а в 1929 году выехал оттуда в Самарканд, где ему нашлась работа в Исследовательском институте. Но и там, приехав в такую даль, чтобы спрятаться и переждать опасности жизни, Шенгели начал оказывать помощь каждому, кто в этом нуждался, а в то время помощь была нужна очень и очень многим. 6 июня 1930 года Георгий отправил одному из видных государственных деятелей Михаилу Львовичу Винаверу письмо в связи с арестом 23 декабря 1929 года преподавателя из Хакасии Александра Владимировича Станиславского. М. Л. Винавер родился в 1880 году в Варшаве, был инженером-технологом, а в 1911 году переехал в Москву. Был членом ряда еврейских организаций и членом меньшевистской партии. Замещать Пешкову стал с первых же дней образования Политического Красного Креста. В советские годы Михаила Львовича неоднократно арестовывали, и участь свою он прекрасно понимал. Но смелость и чувство долга превалировали у него над осторожностью, и для обращавшихся к нему за помощью он делал все, что от него зависело.

В своем письме к нему Шенгели писал:

«Самарканд, 6/VI. 30.

Многоуважаемый Михаил Львович, – позвольте беспокоить Вас снова делом моего друга Станиславского. Я прилагаю его заявление во ВЦИК, в котором он, подчеркивая бессодержательность произведенного следствия, просит о пересмотре дела. Обращаю Ваше внимание на то, что Станиславский в бумагах по делу именуется бывшим священником, тогда как это вздор: священником был его отец, сам же он был гимназистом, студентом, профессором, учителем. На всякий случай прилагаю его заявление, свидетельствующее этот факт. Должен добавить, что концлагерь, где содержится Станиславский, посетил Крыленко, заинтересовался его делом и обещал расследование; боюсь, что сам он не успеет; нельзя ли подтолкнуть?

Станиславский в изоляторе занимает должность радиста, радиофицирует село и обязан только ночевать в доме заключения; не нелепо ли, что столь “опасный преступник”, получивший 10 лет, находится почти на свободе? Б<ыть> мож<ет>, эту нелепость можно исправить, заменив заключение ссылкой, хотя бы в Самарканд, – или уж нужно держать человека на запоре?

Усиленно прошу Вас, Михаил Львович, не забывать моего друга, которому я в свое время (при белых) был обязан свободой и, м<ожет> б<ыть>, жизнью, – и сделать для него все, что можно. Затем, – не откажите в любезности прислать мне открытку с известием, в каком положении дело, и можно ли надеяться на пересмотр.

Мой адрес: Самарканд, ул. Фрунзе, 4, Исследовательский институт.

Всего Вам доброго.

Преданный Вам Г. Шенгели».

После возвращения из Самарканда в Москву Георгий с 1933 года начинает работать редактором в Государственном институте художественной литературы, возглавив в нем секцию перевода литературы народов СССР и одновременно – сектор «западных классиков». И сам активно переводил, и давал работу другим остро нуждающимся поэтам: Ахматовой, Мандельштаму, Бенедикту Лившицу, Всеволоду Рождественскому, помогая гонимым поэтам зарабатывать на жизнь переводами, а также поддерживая молодых писателей – Арсения Тарковского, Марию Петровых, Семена Липкина и целый ряд других, пристраивая их к поэтическим переводам в Государственном издательстве «Художественная литература» и давая возможность кормиться в то время, когда их никто не принимал в литературу. Так, уже после смерти Сталина, было и с Аркадием Акимовичем Штейнбергом (1907–1989), который, можно сказать, вышел из «шенгелиевской шинели».

В 1953 году он освободился из лагеря. Шенгели, хоть и славил в своих стихах Сталина, пытаясь спастись, но не боялся обеспечивать работой и подозрительных лиц из числа своих друзей. Тем более это было опасно по отношению к безвестному зэку. Он заказал выпущенному на волю, но еще не реабилитированному Штейнбергу литературные переводы. Таким образом, Штейнберг был спасен, и его судьба определена: он, правда, не сумел издать ни одной книги своих собственных стихов при жизни, но перевел целые «горы» стихов, из которых самая монументальная работа – «Потерянный рай» Мильтона. Кроме того, им были изданы книга стихов классика еврейской поэзии на идише Ошера Шварцмана, переложение якутской эпической поэмы-сказания «Богатырь на гнедом коне» и поэмы-сказки молдавского писателя Емелиана Букова «Андриеш», а также книги стихов китайского поэта Тан Ван Вэя, вьетнамского поэта Нгуен Зу и многих других иностранных и национальных поэтов.

На этой должности Георгий Шенгели много сделал для публикации оригинальных стихов и переводов ряда больших русских поэтов, да и сам много работал как переводчик. А самому ему устроиться в ГИХЛ помог Алексей Иванович Стецкий.

В мае 1925 года Стецкий стал первым редактором газеты «Комсомольская правда». 19 ноября 1929 года он вместо Криницкого был назначен заведующим отделом агитации, пропаганды и печати ЦК ВКП(б). Одним из приоритетных направлений Стецкого в новой должности стала выработка партийного курса в области литературы.

Работая в Центральном Комитете, Стецкий бдительно следил за тем, как работали издатели и что печатали литературные издания. Он тщательно просматривал все номера выходивших журналов, а потом нередко давал редакторам те или иные указания. Обычно редакторы слышали от него только грубые разносы. Но иногда он снисходил и до просьб. Редактор «Нового мира» Вячеслав Полонский 31 марта 1931 года отметил в своем дневнике:

«…Вчера вечером позвонил мне Стецкий. В чем дело? “Прошу вас, вызовите Георгия Шенгели и, если можете, дайте ему какую-нибудь работу, переводы, что ли… Он писал Вячеславу Михайловичу, надо ему что-нибудь