штука: война-то уже закончилась. Причем завершилась она вполне счастливо и победоносно для русского флота, как бы подтверждая на практике то, что устоявшиеся к ее началу порядки вполне себя оправдали…

Конечно же, это было не так! И победу удалось вырвать у японцев не благодаря, а вопреки всей постановке нашего морского дела «по Алексею Александровичу». Поэтому отдельные «заплатки» вроде грядущего пересмотра положения о Морском цензе с учетом создания действующего флота, находящегося в круглогодичной кампании, или введения системы боевых готовностей не устранят структурного кризиса архаичного механизма управления ВМФ и морским строительством. Тут нужен уже не косметический ремонт, а капитальная модернизация: грядущая эпоха дредноутов требовала кардинальных перемен. И, слава богу, складывалось впечатление, что Николай понял и прочувствовал это.

Одобренное царем реформирование морведа обещало не стать опереточным. Во всяком случае, идея урезать функции Морского министерства и ГМШ в связи с созданием под Макарова должности командующего действующим флотом и формированием его штаба (ГШДФ) с прямым подчинением Степану Осиповичу командующих флотов и флотилий нашла у императора полное понимание. Как и назревшее переименование должности управляющего министерством в морского министра, чем удалось подсластить пилюлю для Дубасова, дувшегося из-за грядущей потери части полномочий.

С учетом согласия Николая на создание третьей ветви управления военно-морским строительством (прямо не подчиненного ни Дубасову, ни Макарову) МГШ – Морского Генерального штаба, мозга ВМФ, решающего задачи стратегического планирования, можно было считать итоговую триединую конструкцию завершенной. А вдобавок – рациональной, устойчивой и передовой. Подобные к этому времени сумели создать лишь в Германии и Японии, где все три их столпа подчинялись лично императорам. Но…

Но рыба, как известно, гниет с головы. Увы, предложение отправить на покой «дядю Алексея» с поста главноуправляющего флотом и Морским ведомством, ликвидировав эту великокняжескую синекуру в принципе, натолкнулось на решительный отказ: «Таковой шаг представляется несвоевременным. Сейчас нас не поймут. Возможно, позже».

Поэтому что и как там пойдет дальше, после того как генерал-адмирал выскажет Николаю «авторитетное» мнение относительно предлагаемых новаций в его ведомстве, Петрович не знал. Твердых заверений или гарантий самодержца по срокам реформы Морведа он тоже не получил, хотя поначалу и тешил себя надеждами на этот счет.

При нынешнем раскладе его стартовая позиция во главе МТК не давала возможности режиссировать процесс без личного влияния на первое лицо, принимающее решения. Пока де-юре таковым оставался Алексей Александрович. Посвящать его в главную тайну империи царь не собирался. Следовательно, без страха ошибки, «Семь пудов» можно было рассматривать в роли главного тормоза морских реформ. Если не вовсе мертвого якоря. И, значит, Петровичу придется продавливать любой критически важный вопрос через голову генерал-адмирала, то есть подключать – Николая.

Во что это все может вылиться, причем очень и очень скоро, он прекрасно понимал. Перспективка рисовалась кислая, откровенно говоря. Вот она, российская специфика. Но разве кто-то обещал, что будет легко? Взялся за гуж? Так, полезай в короб…

Еще до прибытия с государем и свитскими на Дальний Восток Руднев собрал у себя в купе-салоне четверых офицеров из числа тех молодых орлов, которых прочил в ближайшие помощники: Хлодовского, Гревеница, Рейна и Костенко. И задал мудреную задачку: каждому надлежало написать по рефератику, страниц в десять-двенадцать, на тему «Вероятные причины поражения России в войне с Японией на море».

Внимательно поизучав восемь с удивлением воззрившихся на него глаз, Петрович добродушно осведомился о том, все ли собравшиеся хорошо помнят слова великого князя Михаила о том, что войну эту мы выиграли исключительно благодаря заступничеству Богородицы и Николая-Угодника, сказанные им в марте на общем сборе у Адмиральской пристани во Владике?

Уяснив, что после такого вступления мысли подчиненных завертелись в правильном направлении, он конкретизировал их задачи. Хлодовскому предстояло с пристрастием разобрать организационные аспекты неготовности флота к войне, включая материальное обеспечение и логистику. Рейну – проработать проблемы по части минно-торпедного оружия и тактике его боевого применения. Гревеницу – сделать то же самое, но только по артиллерийской части. Костенко – разобраться с типами кораблей основных классов, их качествами и техническими характеристиками, вооружением, а также с количественным соотношением в действующем флоте на театре войны, учитывая при этом потребные мощности судоремонта и системы базирования, естественно…

Надо сказать, что для вступительного мини-экзамена в задуманный Петровичем кружок по интересам, который он учинил будущим ближайшим помощникам, у него были веские – основания. Подобное неформальное объединение жаждавших реформ на флоте молодых офицеров в известной ему истории возникло стихийно. Тон в нем задавали Римский-Корсаков, Колчак, Щеглов, Кедров, Шрейбер, Подгурский, Пилкин и Беренс. Во многом благодаря их упорству и принципиальности в нашей истории был создан Морской Генеральный штаб, где была отработана тактика и важные технические аспекты минно-артиллерийской обороны столицы, портов Финского и Рижского заливов, был обобщен опыт минувшей войны и предложена концепция русского линкора-дредноута, а также суперэсминца с батареей многотрубных торпедных – аппаратов.

Однако история показала, что далеко не все предложения кружковцев оказались стопроцентными попаданиями, поэтому Петрович и вознамерился эту «коллективную пьянку» возглавить лично. Бьющую через край энергию талантливых представителей молодого офицерства нужно было где-то направить, где-то уберечь от напрасной траты времени на разработку тупиковых идей, а где-то и защитить от неизбежного недовольства инстинктивно страшащихся «сквозняка перемен» старцев из-под Шпица.

Победа принесла с собой для русского флота не только плюсы, но и скрытые до поры до времени или уже вполне очевидные минусы. Вроде «семипудового» генерал-адмирала, оставшегося на хозяйстве вкупе с паноптикумом его блюдолизов из Адмиралтейств-совета. Образно выражаясь, наш флот и Петрович вместе с ним вступали в неизвестные воды, а его память хранила подсказки лишь по постцусимским реалиям.

Но плюсов было гораздо больше. И главный из них, уже нашедший свое отражение в записной книжке Петровича на страничках с перечнем предполагаемых кружковцев, – это сохраненные жизни русских моряков. Ведь среди сотен офицеров, не переживших реальную Русско-японскую войну или умерших от ран вскоре после ее окончания, были светлейшие умы, великие таланты и подлинные подвижники военно-морского дела.

Кто знает, если бы в нашей истории при взрыве «Петропавловска» уцелел Мякишев, то, возможно, и вся линия развития русского линкора пошла бы совсем иным путем? Если бы пережил Цусиму Политовский, то наш флот мог бы получить достаточные мощности по судоремонту. Не погибни на «Бородино» Александр Густавович Витте, то не пришлось бы целых семь лет мучиться над реорганизацией управления флотом. Не потеряй Россия Моласа, Бухвостова, Бэра, Трусова, Гирса, Егорьева, Игнациуса, Лебедева, Македонского, Васильева, Семенова, насколько длиннее была бы «скамейка запасных» у Адмиралтейства к мировой войне! Даже не говоря про титаническую фигуру Макарова…

Причем кадровые потери флота были не только прямыми. Ведь никто не подбивал статистику по разуверившимся и душевно