Шахматные гроссмейстеры обычно имеют рейтинг от 2500 и выше; в соответствии с формулой Левитта это означает, что каждый из них обладает IQ как минимум в 150 баллов, что считается уровнем гениальности.

Но не все принимают предпосылку о том, что шахматные таланты тесно и непосредственно связаны с чистым IQ. Джонатан Роусон, молодой шотландский гроссмейстер, который написал несколько провокационных книг о шахматах, называет равенство Левитта «совершенно неверным».

Роусон говорит, что наиболее важные таланты в шахматах вообще не имеют отношения к интеллекту; это таланты психологические и эмоциональные.

«Большинство ведущих академических трактатов по шахматам упускают из виду то, что является важнейшими составляющими мышления и чувствования шахматного игрока, – писал Роусон в своей книге «Семь смертных шахматных грехов» (The Seven Deadly Chess Sins). – Их вина в том, что они воспринимают шахматы как почти исключительно когнитивное занятие, где выбор ходов и понимание позиций опирается только на основу ментальных паттернов и умозаключений».

В реальности же, писал он, если вы хотите стать великим шахматистом или пусть даже просто хорошим, «ваша способность распознавать свои эмоции и находить применение им до последней капли так же важна, как и способ вашего мышления».

В ходе шахматных занятий в IS 318 и в послеигровых инструктажах учащихся во время турниров Элизабет Шпигель часто передает своим питомцам специфическое шахматное знание: как заметить разницу между славянской и полуславянской защитой; как определить сравнительную ценность слона, передвигающегося по белым полям, и слона, передвигающегося по черным.

Но бóльшую часть времени (и это поразило меня, пока я наблюдал за ее работой) то, что она делала, было намного проще – и одновременно намного сложнее: она учила своих учеников новому способу мышления. Ее методология тесно связана с метакогнитивными стратегиями, которые изучал Мартин Селигман и преподавала Анджела Дакворт. А мне ее система показалась неразрывно связанной еще и с исследованиями, которые проводят неврологи в области управляющих функций – тех ментальных способностей высшего порядка, которые сравнивают с контрольным центром авиадиспетчеров в мозгу.

Две наиболее важные управляющие функции – это когнитивная гибкость и когнитивный самоконтроль. Когнитивная гибкость – это способность видеть альтернативные решения задач, думать «за пределами ящика», вести переговоры в незнакомых ситуациях. Когнитивный самоконтроль – это способность подавить инстинктивную или привычную реакцию и заменить ее более эффективной, но менее очевидной.

Оба эти навыка занимают центральное место в той подготовке, которую Шпигель дает своим ученикам. Чтобы побеждать в шахматах, говорит она, необходима высокоразвитая способность видеть новые и отличные от прежних идеи. «Какой особенно творческий, ведущий к выигрышу ход вы просмотрели? Какой потенциально гибельный ход своего противника вы слепо игнорируете?»

Она также учит своих подопечных сопротивляться искушению сделать напрашивающийся привлекательный ход, поскольку такой тип ходов (как выяснил Себастьян Гарсия) часто ведет к возникающим далее проблемам.

– Обучать шахматам – значит, обучать тем привычкам, которые связаны с мышлением, – объясняла мне Шпигель, когда я присутствовал на ее занятиях. – К примеру, как понимать свои ошибки и как научиться лучше осознавать свои мыслительные процессы.

До того как стать учительницей шахмат в IS 318, Шпигель преподавала восьмым классам английский язык, и в этом качестве, как она сама говорит, была полной катастрофой. Она преподавала основы сочинения так же, как анализировала шахматную игру Себастьяна: когда студенты сдавали ей письменные работы, она проходила по каждой работе, предложение за предложением, с каждым студентом, задавая вопросы: «Ну, ты уверен, что это наилучший способ сказать то, что ты хочешь сказать»?

– Они смотрели на меня, как на безумную, – говорила она мне. – Я сочиняла им длинные письма по поводу того, что писали они. У меня уходил целый вечер на разбор шести или семи работ.

Пусть преподавательский стиль Шпигель не слишком подходил для занятий английским языком, зато ее опыт преподавания английского помог ей лучше понять то, что она хотела делать в классе шахмат.

Вместо того чтобы следовать шахматной программе, расписанной на весь год вперед, она решила, что будет составлять свой учебный календарь «на ходу», планируя уроки исключительно на основе того, что ее ученики уже знали, и, еще важнее, того, что они не знали.

К примеру, она как-то взяла своих учеников на шахматный турнир – и заметила, что многие из них «подвешивают» фигуры (это означает, что они оставляли свои фигуры незащищенными, делая из них легкие мишени). В следующий понедельник она посвятила урок тому, как не «подвешивать» фигуры, реконструируя проигранные игры на зеленых учебных досках, висящих на крюках перед всем классом. Снова и снова она разбирала игры своих учеников, и индивидуально, и целым классом, досконально анализируя, где игрок пошел неправильно, где он мог пойти по-другому, что могло бы случиться, если бы он сделал лучший ход, и прокручивая все эти вероятные сценарии на несколько ходов вперед, прежде чем вернуться к моменту ошибки.

Хотя со стороны может показаться, что такой подход весьма разумен, в действительности это совершенно необычный способ преподавания или изучения шахмат.

– Тщательное фокусирование на том, что у тебя не получается, создает дискомфорт, – рассказывала мне Шпигель. – Так что обычно люди учатся играть в шахматы, читая книги о них. Книги эти могут быть забавными, часто интеллектуально развлекательными, но прочитанное не превращается в навык. Если хочешь по-настоящему достичь чего-то в шахматах, необходимо анализировать свои игры и выяснять, что и где ты сделал не так.

В идеале это немного похоже на то, что люди получают от психотерапии, говорит Шпигель. Вы разбираете уже совершенные вами ошибки – или те ошибки, которые продолжаете повторять, – и пытаетесь добраться до причин, по которым вы их делаете. И точно так же, как лучшие психотерапевты, Шпигель старается провести своих учеников по узкой и трудной тропе: заставить их принимать ответственность за свои ошибки и учиться на них, не зацикливаясь на этих ошибках и не предаваясь самобичеванию.

– У детей очень редко имеется жизненный опыт проигрыша в ситуации, где все зависит исключительно от них, – рассказывала она. – Но когда они проигрывают шахматную игру, они знают, что в этом некого винить, кроме себя. У них было все, чтобы выиграть, – а они проиграли. Если это случается с тобой один раз, то обычно находишь какую-то отговорку или просто больше об этом не думаешь. Когда же это становится частью твоей жизни, когда это происходит с тобой каждый уик-энд, то приходится найти способ отделить себя от своих ошибок или своих проигрышей. Я пытаюсь дать своим ученикам понять, что проигрыш – это что-то такое, что ты делаешь, а не то, чем ты являешься.