Фрунзе (и удаленность от Москвы). Для Фрунзе значение Бухары как поставщика зерна отступало на второй план в сравнении с ее статусом убежища контрреволюционеров и очага империалистического (британского) вмешательства. В то же время он не верил в возможность возникновения местного революционного движения: «Чтобы создать в Бухаре внутренний революционный подъем, необходимо ожидать не месяцы, а годы»[262]. Подобное ожидание было нецелесообразным, и Фрунзе продвигал идею вторжения, добиваясь под разными предлогами согласия Москвы [Генис 20016: 27][263]. Когда летом 1920 года отношения между Ташкентом и Бухарой ухудшились, Москва настойчиво требовала от Фрунзе работать с местными силами, чтобы придать вторжению видимость революционной легитимности. (И Троцкий, и Чичерин опасались воздействия, какое может оказать завоевание Бухары на хрупкие отношения Советской России с Англией.) Благодаря этому требованию младобухарцы вновь удостоились благосклонного внимания. 3 августа Фрунзе принудил младобухарцев и БКП к слиянию вопреки желанию обеих партий[264], недолюбливавших друг друга. Через две недели после вынужденного объединения Ф. Г. Ходжаев жаловался: «В нынешней ситуации, когда я не гарантирован от покушений на мою жизнь, не может быть и речи о плодотворной [совместной] работе» с членами БКП[265]. Новую партию тоже назвали БКП, но главную роль в ней играли младобухарцы.

Младобухарцы у власти

Таким образом, младобухарцы пришли к власти в качестве коммунистов. В состав Революционного комитета (Ревкома), образованного еще во время вторжения, вошли младобухарцы, члены старой БКП и два представителя КПТ (С. Юсупов и Н. И. Ходжаев). Вскоре его председателем, а следовательно, и главой государства стал А. М. Мухиддинов. В Совете министров (Халц нозирлар шўроси) фигурировали представители богатейших купеческих семей города, а также джадидской интеллигенции. Председателем стал Ф. Г. Ходжаев; министром финансов – его двоюродный брат У П. Ходжаев[266], министром сельского хозяйства – Мухиддинов, министром юстиции – Мукаммилиддин Махдум[267]. В отличие от Туркестана, где джадиды никогда не имели политической власти, в Бухаре советская тактика поставила мусульманских реформаторов-обновленцев во главе государства.

Насильственное слияние с БКП вовсе не способствовало тому, что младобухарцы в одночасье сделались убежденными коммунистами и изменили свои политические взгляды. Необходимость угождать Советам привела правительство БНСР к идеологическому двуязычию: при общении с советской властью оно «говорило на большевистском языке», но внутреннюю политику государства осуществляло, руководствуясь совершенно иными концептуальными категориями: национальным суверенитетом и независимостью[268]. Ситуация, безусловно, была нестабильная, и Советам пришлось закручивать гайки и приводить бухарское правительство к подчинению (эта работа была завершена к лету 1923 года). И все же это нельзя назвать переходным периодом. Младобухарскую политику, скорее, надо рассматривать как попытку претворить на практике ряд идей, имевших гораздо больше общего с этатистскими реформами позднеосманского образца, чем с Марксом и большевиками. Свидетельство тому – внутренняя документация республики, дающая верное представление о политическом мировоззрении младобухарцев, их надеждах и чаяниях, но никогда ранее не подвергавшаяся систематическому анализу[269].

«Рассказы индийского путешественника» Фитрата (1912), критикующие Бухарское государство (см. главу 1), дают представление о том, чего стремились достичь младобухарцы. Революция для них являлась средством осуществления перемен, которое необходимо использовать на благо нации, но не класса. В планах у младобухарцев было создание современного централизованного национального государства, обладающего полным суверенитетом и местом в зарождавшемся в ту эпоху миропорядке национальных государств. Главной целью государства стало обеспечение экономического развития посредством мобилизации ресурсов страны. Помимо этого, у него имелась четкая миссия: цивилизовать своих граждан, и Министерство просвещения взяло курс на борьбу с невежеством и фанатизмом. Также правительство намеревалось реформировать ислам, поставив мусульманские институты и крупные сферы религиозной деятельности под бюрократический контроль государства. Во многих младобухарских дискуссиях и методах работы можно обнаружить османское влияние. Заметно османизирован был узбекский язык, использовавшийся в прокламациях и внутриведомственной переписке младобухарцев, а также бюрократическая стилистика и практика БНСР. Весьма примечательны в данном отношении наглядные свидетельства в виде местных документов с их тоном и общим настроем. В этом нет ничего удивительного. В Стамбуле учились некоторые лидеры младобухарцев. Главный пример – Фитрат, но также в османской столице четыре года провел У П. Ходжаев. Значительную роль в Бухаре после 1920 года играли и другие деятели, посланные на учебу в Стамбул до Первой мировой войны. С другой стороны, Рахмат Рафик (1884-?) впервые отправился туда только в 1918 году, после изгнания из Бухары. Перед возвращением в Бухару в 1921 году он более года провел в анатолийском движении сопротивления[270].

В республике Фитрат выполнял важные роли в нескольких областях. Впервые он вернулся в Бухару в декабре 1920 года с «узбекской научной экспедицией» для исследования коллекций манускриптов, находившихся в городе[271]; собирание и изучение (а следовательно, комплектование) культурного наследия Бухары оставалось основной целью его трудов. Фитрат организовал историческое общество и Школу восточной музыки, в которую пригласил композитора В. А. Успенского для записи традиционной бухарской музыки европейской нотной записью[272]. Но кроме этого, он принимал непосредственное участие в управлении государством. С конца весны 1921 до лета 1923 года Фитрат занимал ряд постов в кабинете министров, включая должности министра иностранных дел (до февраля 1923-го) и просвещения (февраль – июнь 1923-го)[273]. В 1922 году он был председателем Национального экономического совета, и его подпись появилась на банкнотах республики. Пожалуй, самым ощутимым результатом влияния Фитрата стала тюркизация Бухары. Языком делопроизводства в Бухаре всегда являлся персидский, но младобухарцы поспешили провозгласить государственным языком узбекский. То была практическая реализация чагатаистских представлений, четкое формулирование которых является в первую очередь заслугой Фитрата. Как мы увидим далее, в главах 8 и 9, в этом десятилетии культурная политика Бухарской республики оказала огромное влияние на формирование узбекского и таджикского национального самосознания.

Среди первых действий Ревкома – ряд шагов по созданию унифицированных, регламентированных форм управления и образованию централизованных ведомств. Был издан декрет о введении единого административного деления республики на губернии (вилайеты), уезды (тумены) и волости (кенты), каждая единица – со своим советским аппаратом[274]. Другими декретами учреждались министерства (назираты), возглавляемые «народными министрами» (халқ нозири) и действовавшие на всей территории республики. Также новое правительство стремилось инкорпорировать в систему нормативного регулирования современного государства различные институциональные аспекты исламской деятельности: упорядочило работу кадийских судов, поставило образовательные учреждения (мактаби и медресе) под контроль Министерства просвещения (и национализировало их собственность) и включило мечети в распоряжение вакуфного управления (Авқоф Идораси).[275]. Кроме того, новое правительство предприняло отважную попытку упорядочить вакуфное имущество и направить доходы от него в общественное пользование[276]. В следующем