— Ты не заходил недавно, чтобы еще раз посмотреть на квартиру снизу? — спросил я.

С другого конца линии доносились разнообразные звуки: похоже, Макс снова прикрыл мобильник рукой, но потом я услышал стоны, за которыми последовало несколько слов, которых я не смог разобрать, произнесенных женским голосом.

— Go inside! — раздался голос Макса. — Go inside… Don’t worry. I come… I come inside… Yes…[44]

На углу дороги к парку Линнея и Верхней дороги я остановился, чтобы пропустить синий «лендровер-дискавери», который с черепашьей скоростью ехал со стороны Средней дороги, но «лендровер» остановился сам. За тонированным ветровым стеклом я различил водителя, который жестом предложил мне перейти улицу.

— Макс?.. — сказал я, ступив на проезжую часть.

— Слушай, парень: я вижу, заряд почти на нуле. А у меня еще дела. Я тебе позвоню.

— Макс, минуточку…

Краешком глаза я увидел, как опустилось стекло в двери со стороны водителя: оттуда ухмылялось загорелое лицо Эрика Менкена.

— Все в порядке, Фред?

Я несколько раз энергично кивнул и указал на телефон. Этот невежа не видит, что я разговариваю на ходу?

— Хороший был отпуск? — прокричала загорелая голова через окошко.

— …действительно должен закончить разговор, — услышал я голос Макса у себя в ухе. — Я позвоню тебе, как только вернусь из Одессы.

Я повернулся спиной к Эрику Менкену и его внедорожнику, сделал еще несколько шагов и оказался на противоположной стороне улицы.

— Где… — начал я, но не знал, как продолжить.

«Лендровер» громко просигналил.

— Увидимся! — раздался голос телеведущего.

— Та женщина с первого этажа сказала, куда она идет? — спросил я.

Я предположил, что Макс уже разорвал соединение, но затем опять услышал городской шум. Одесса… Макс был в Одессе.

— Фред, ты меня, может, слышишь, но я тебя — уже нет… Отбой… Я позвоню…

— Макс! Минуточку…

В следующую секунду я стоял на тротуаре Верхней дороги, на углу дороги к парку Линнея, в Ватерграфсмере, и глядел на дисплей своего мобильника, где теперь высвечивалось только название провайдера. Я ничего не мог с этим поделать, но мысленно представлял себе Макса в черном шелковом кимоно на балконе квартиры или гостиничного номера в черноморском городе: вот Макс говорит мне, что больше не слышит меня, и подмигивает женщине, которая ждет его за стеклянной стеной балкона, лежа на белых простынях.

Теперь и женщина обрела лицо: черты той, которую несколькими месяцами раньше привели ко мне на сорок седьмой день рождения… Данка? Ханя?.. Кончиками пальцев я дотронулся до носа, который показался холодным. Галя! Верное имя мягко плюхнулось в мою память. Я увидел перед собой стакан для воды, наполненный водкой, с которым она танцевала по всей комнате на улице Пифагора, увидел глаза Хуго Ландграфа, Петера Брюггинка, Эрика Менкена и моего шурина, следящих за ее танцем.

Спускаясь по Верхней дороге к Широкой дороге, я наугад набрал несколько номеров из записной книжки мобильника, разрывая соединение после первого же гудка. В памяти моего телефона сохраняются только семь последних набранных номеров, так что после восьмого раза номер Макса исчез бы автоматически.

В магазине «Добрый сыровар» я попросил двести граммов печенки со шпиком и двести граммов солонины. Пока мясо нарезали, я взял из холодильника два пакета молока и две пол-литровые бутылки колы-лайт. Только я собрался наклониться к витрине с иностранными сырами, как в магазин вошел Эрик Менкен.

Приветствия трех продавцов за прилавком нельзя было назвать иначе, чем восторженными. «Привет, Эрик!», «Как дела, Эрик?» — парень, который все еще нарезал тонкими ломтиками мои двести граммов солонины, даже бросил это занятие.

— Мы заказали для вас болгарский окорок, — сказал он, — его доставят в конце недели.

Менкен приветливо улыбнулся, а потом нахально смерил меня взглядом с головы до пят.

— То не видимся, то каждый день друг на друга натыкаемся, — сказал он своим гортанным голосом — глубоким, узнаваемым из тысяч других, неестественно поставленным и как бы полощущим горло.

Парни за прилавком одновременно рассмеялись, словно Эрик Менкен сказал что-то потешное.

— Эрик, чем могу служить? — спросил тот же парень, переставший нарезать мою солонину.

Телеведущий повернулся спиной к прилавку и сделал вид, будто ищет что-то среди коробочек с йогуртами и бутылочек с пробиотиками.

Поразительно было, как он, держа руки в карманах, почти небрежно завоевывал пространство в магазине. Вообще-то, он вел себя как дома; если бы тут стояла софа, он со вздохом плюхнулся бы на нее, а потом потребовал бы подать тапочки или ледяное пиво.

— Три шарика моцареллы, — сказал он, по-прежнему не глядя ни на кого из работников магазина. — И пару бутылок «Пеллегрино».

Двое из парней за прилавком бросились выполнять его заказ; третий нерешительно посмотрел им вслед, а потом повернулся ко мне.

— Что-нибудь еще? — спросил он.

Я почувствовал, как жар наполняет мне голову; он дошел до глаз, и те заслезились. Я указал на машину, где лежала в ожидании нарезки половина моей солонины.

— Там, — выдавил я из себя. — Это…

В этот же момент на мое плечо легла чья-то рука. Я повернул голову и увидел ухмыляющегося Эрика Менкена.

— Твоя очаровательная жена тоже вернулась домой, я полагаю? — сказал он.

На мгновение я лишился дара речи.

— Я был бы рад поговорить с ней в ближайшее время, — заполнил Менкен образовавшийся вакуум. — У нее появилось несколько симпатичных идей насчет моей программы. И вообще насчет телевидения. Когда же это было?.. Ну да, на твоем дне рождения. Фред, у твоей жены открылись таланты. Ты должен их беречь.

Если бы Эрик прямо тут, между сырами и мясными продуктами, при мне и продавцах, вынул из штанов член и нежно потер его большим и средним пальцем, чтобы он, во всей красе, нацелился в потолок, под которым висели бельгийские и испанские окорока, я бы, наверное, почувствовал себя не более опустошенным, чем в этот момент.

Эрик Менкен подмигнул мне.

— Впрочем, твоя жена говорит, что ты был бы идеальным кандидатом для «Миллионера недели», — бодро продолжил он. — Что ты владеешь нужными знаниями обо всех этих штучках-дрючках, с которыми непонятно, как поступать. Как раз с такими знаниями и можно разбогатеть.

Лишь на улице, куда я вышел, держа в руке пластиковую сумку с мясными деликатесами и пакетами молока, мною овладело странное чувство — будто меня только что физически унизили. Да, так и было: меня насиловали и истязали в общественном месте, а никто из окружающих не вмешался. Я чувствовал, как колотится сердце — но ниже, чем обычно, словно у него не было сил оставаться на положенном месте и оно искало поддержки у других органов, расположенных под ним.