Я вдруг замечаю, что Манон никак не реагирует, она идет с закрытыми глазами, цепляясь за мою руку.

Спит на ходу.

Дилемма Октава: либо его будит в шесть утра пухлый малыш в Стране басков, либо он лежит в воображаемом пузыре из жвачки и пытается понять, как его мозгу воссоединиться с телом.

В номере 9 Отеля де Берри я вдохнул дорожку кокса и почувствовал себя нехорошо. Манон спасла мне жизнь, поставив под холодный душ. Чтобы заснуть, я принял две таблетки стилнокса и, уже впадая в коматозное состояние, услышал, как она, тяжело вздохнув, спросила:

— Почему тебе так стыдно быть счастливым? Думаешь, это глупо? Нелепо? Смешно?

Октав — мастак по части смесей. Он считает, что через два часа его смерть станет отличной отмазкой по поводу так и не написанного текста обозрения для France Publique. «Добрый день, Франция, Октав Паранго глубоко сожалеет, что в связи со своей кончиной не сумеет представить на суд слушателей утреннее юмористическое обозрение. Октав Паранго был воплощением постнатуралистической литературы с неодекадентской тенденцией. Мы вернемся к этой драме, потрясшей литературное „сен-жермен-де-превское“ сообщество в девятичасовом выпуске с Антоненом Тарпенаком в репортаже из Café de Flore».

Ведущий: Здравствуйте, Антонен, вы на связи с Симоном Либерати и Марком Ламброном. Что скажете о внезапной смерти автора «99 франков» после вечеринки «с излишествами» в VIII округе?

Симон: Здравствуйте, Антонен. Первая моя мысль — о его обездоленной семье, родителях (насколько мне известно, они в разводе), сексапильной вдове и аппетитных детишках. Соболезную им в этот печальный день. Наша скорбь будет сильной, пусть и недолгой, но мы должны помнить оставленное Октавом мрачное, хоть и задиристое послание. Паранго был безусловно переоцененном писателем, читались его произведения непросто, он иногда появлялся в обществе с грязной головой, вел беспорядочную жизнь, но его творчество должно вести нас к более эстетичному миру, свободному от предписаний общества защиты потребителей.

Марк: В Октаве присутствовал «парангон» — брильянт чистой воды, он остался «верен мечтам своей молодости», говоря словами Мельвиля из его предсмертной записки, найденной на рабочем столе.

И, наконец.

Я ищу пульт, чтобы переключиться на другую жизнь.

Пора потешить себя под голос девушки, рассказывающей о пробках на FIP[389].

Неужели Октав кончит с целлофановым пакетом на голове, как Ежи Косински[390] и Дэвид Гамильтон?[391]

Ее тело было натерто маслом «Джонсон Бэби», грудь, пупок и ягодицы казались отлитыми из золота. Она выскальзывала из моих объятий, издавая звуки, как кусочек мыльца. Мне казалось, что она состоит из одних вагин, ее руки, и рот, и бедра превратились в одну большую истекающую соком вагину, мой вибратор ходил туда-сюда по мокрой коже, чмокая, как вантуз, и она кричала, кричала, кричала, выплескивая свой сок в масляный океан. Мне нравились эти звуки, я успел несколько раз возбудиться и кончить, потом она сказала, что не возражает, если я буду смотреть, как она проколет соски в тату-салоне, куда пускают зрителей. Я попросил разрешения мастурбировать, когда она начнет вопить от боли, она тут же забилась в оргазме, вообразив, как кровь смешается со спермой и образует на теле бело-розовую пленку. Я подумал: «Если она умрет во время минета, подавившись моим членом, это станет проявлением куртуазной любви, и я поплачу благодарными слезами над ее романтически хладным телом…»

У меня галлюцинации — не только зрительные, но и слуховые. Я слышу фантомные голоса и вздрагиваю от громкого скрипа, но все это глюки.

На самом деле я почти час провел в ванне с ледяной водой, а моя душа летала вокруг хрустальной люстры и наблюдала за Манон, забавлявшейся с вибратором. Она испытала пять оргазмов подряд. Моя зоркая душа-путешественница наконец вернулась в свою телесную оболочку, когда прелестная студенточка-филологиня заснула, посасывая липкую секс-игрушку и причмокивая от удовольствия. В позе эмбриона она напоминала мою любимую горгулью LeStryge[392], живущую на Соборе Парижской Богоматери. Она могущественнейшая демоница — такая же, как русская Русалка или Уна, королева кельтских фей. Мой бесплотный эгрегор порхает вокруг гаргульи… а потом звенит будильник. В этот час обозреватели начинают трепаться.

В комнате никого нет. Интересно, я один в Medellin? Совершенно очевидно, что я оскорбил Манон. Она наверняка ушла, пока я переписывался с ДжоиСтарром. Стоит ли начинать беспокоиться, если все твои девушки — воображаемые? Не исключено, что я шел по горящим улицам и громко беседовал сам с собой, как чокнутый бездомный бродяга. Я мог бы утонуть полностью одетым в этой ванне. Не понимаю, как остался жив.

Я встаю с ковра (на котором лежал голым), надеваю банный халат, спускаюсь по лестницам, выхожу на улицу и направляюсь к Красному дому радио.

Этот текст был отослан Жюли, координатору обозревателей «Утра» France Publique и одновременно самой милой девушке в мире, эсэмэской в шесть утра.

Идея заменить слова упрощенными картиночками-символами — один из самых извращенных способов нанести урон человеческому разуму. Предметы, животные, продукты теперь обозначаются не группами букв, а минималистскими картинками и базисными схемами. Это возврат к египетским иероглифам или непоэтическое отклонение от каллиграмм[393] Аполлинера. Это победа Диснея над Прустом.

Можно ли вновь записать прустовскую эмоцию с помощью смайликов?