повлиять на обращение русских с германскими военнопленными. Шиммель пробормотал, что в любом случае никто из немецких пленных не вернется из России, и ушел обдумать этот разговор. Прошло около трех недель, и он отправил письмо в Берлин «великому инквизитору» шефу гестапо Генриху Мюллеру. Из этого письма видно, что Шурмер разговаривал с Фридрихом Карлом фон Эберштайном, высоким начальником СС и полиции в Баварии. Эберштайн говорил о переводе Майнеля в какое-нибудь другое место.

Мюллер не стал торопиться с разбирательством этого маловажного дела, но Эберштайн, этот реликт 1928 г., когда СС была отборной по составу и весьма уважаемой организацией в сравнении с вульгарной и разнузданной СА, провел некоторое расследование. Генерал-майор фон Заур заверил его, что он и его коменданты лагерей поддерживают акцию Майнеля. Шурмер и Шиммель — как будто эти имена были специально созданы природой для гестаповцев — переключили свои нападки на фон Заура. Они выяснили, что из 474 отфильтрованных человек для казни были доставлены только 301. Кроме того, в лагере под Регенсбургом, также подчиненном фон Зауру, гестапо получило только 30 человек из 244, которые были отфильтрованы как «нетерпимые». 23 января 1942 г. Шиммель подал рапорт заместителю начальника службы безопасности в Баварии, приложив записку от фон Эберштайна, который заявил, что не видит причин, почему эти люди должны проходить фильтрацию во второй раз, подразумевая, что служба безопасности может устранить их в дальнейшем.

16 января Майнель фактически отказался передавать каких-либо людей в управление гестапо Регенсбурга. Он заявил специальному уполномоченному, чье имя было Попп, что получил указание по телефону из ОКВ, запрещающее ему эти действия. Был ли это блеф, или Майнель действительно получил какую-то поддержку от своих вышестоящих начальников против гестапо? Но существует факт, что после того, как в германских концентрационных лагерях начались массовые казни, Розенберг был вынужден направить протест Кейтелю. В результате 10 октября 1941 г. начальники политического управления Розенберга Лейббрандт и Брайтигам были приглашены на встречу с Райнеке и Мюллером. Министерство труда, имея определенный интерес в военнопленных, послало министерского советника, некоего господина Летша. Никто из этих государственных служащих военного времени не входил во внутренний круг носителей секретов СС, и все же Мюллер сообщил им, что уже профильтровал 20 тыс. русских пленных и что 16 тыс. уже казнены. Тем не менее Райнеке заявил в присутствии Мюллера, что в будущем советские пленные, требующиеся для особых работ в Германии, не будут фильтроваться. Этим можно объяснить отсутствие решения из управления Мюллера на письмо Шиммеля от 13 декабря. Но последующие события покажут, что конца царства террора, навязываемого силами команд фильтрации, еще даже не предвиделось.

Через двенадцать дней после смелого поступка Майнеля в Регенсбурге 28 января у Шурмера все еще не было указаний из 4-го управления РСХА (гестапо) в Берлине, поэтому он написал Мюллеру, что количество советских пленных, которых защищал Майнель, возросло до 400 и что Майнель разбил их на группы в трудовые отряды. А из Берлина ответа все не было. 9 февраля заместитель Мюллера полковник Панцингер принял телефонный звонок от фон Эберштайна. На этот раз затяжки времени не было. Инструкции Райнеке были присланы через три дня, и в тот же день фон Заур доложил и в мюнхенское гестапо, и фон Эберштайну, что 400 человек снова пройдут фильтрацию Службой безопасности. Трагедия закончилась 17-го, когда Панцингер приказал мюнхенскому управлению доставить всех этих людей в лагерь Бухенвальд для казни.

Ни один из этих документов не был выдвинут в качестве обвинения против фон Эберштайна, в то время свидетеля в Нюрнберге, который утверждал, что провел свою войну отстраненным от дел, как добрый старый джентльмен, хотя все это произошло, когда ему было сорок семь лет. Его просили объяснить много вещей, о которых он не знал ничего — вот почему СС выбрала его своим свидетелем, — но его не спрашивали о его собственном особенном вкладе — смерти 400 советских военнопленных.

Но давайте вернемся на момент к рапорту мюнхенского гестапо от 15 ноября 1941 г. и к той короткой ссылке на сорок семь неизлечимо больных людей, которых отфильтровали как «нетерпимых» и созревших для казни. Как это произошло? В первоначальном гитлеровском приказе о комиссарах не было ничего такого, что бы разрешало казни больных пленных. Но и потом на эту тему никогда не было письменных распоряжений, позволяющих истребление евреев и цыган, убийство душевнобольных в германских больницах и ликвидацию «непродуктивных» (с точки зрения нацистов — с наследственными заболеваниями и т. п. — Ред.) в концентрационных лагерях. Теоретически все эти действия могли быть оспорены по закону, хотя их никогда не оспаривали.

Во всех этих случаях приспособлением, с помощью которого всех назойливых держали на дистанции — и в число этих навязчивых людей никогда не входили самые вышестоящие, — был предлог существования невидимого приказа. На совещании офицеров, занятых вопросами военнопленных, в декабре 1941 г. генерал Гравиц, начальник медицинской службы СС и руководитель пресловутой программы экспериментов над людьми в роли подопытных животных, опекаемой Гиммлером, заявил, что должен существовать какой-то приказ, позволяющий военным медикам убивать неизлечимых советских военнопленных. Один из членов аудитории Гравица предположил, что управление Райнеке вскоре издаст инструкции, разрешающие убийство посредством инъекций фенола, но ни одной письменной копии таких инструкций не уцелело.

А для Райнеке не было нужды рассылать такие инструкции. Прошедшие месяцы с недееспособными русскими, о питании которых вермахту не надо было ломать голову, в концентрационных лагерях разбирались с помощью инъекций фенола, заксенхаузенских аппаратов Genickschuss (выстрел в затылок. — Пер.) и газовых камер. Первое экспериментальное использование печально известного цианистого газа «Циклон Б» было проведено Рудольфом Гессом в Аушвице (Освенциме) 15 сентября, а его объектами стали 600 советских пленных-инвалидов и несколько больных из лагеря. Для такого рода вещей не понадобилось никаких указов, поскольку Верховное командование категорически отреклось от прав вермахта в районах, находящихся под гражданским управлением. Мелкие гестаповские чиновники в Германии могли делать все, что им заблагорассудится, с заложниками знаменитой чести германского солдата.

И все-таки в других отношениях права гестапо были ограничены. Как показывают несколько мемуаров и биографий членов германского Сопротивления, гестапо часто было бессильно либо не расположено выступать против круга высокопоставленных германских заговорщиков. По-иному было с унтерменшами (недочеловеками), которых можно было сдать в СС кивком или телефонным звонком. Эти полномочия использовались в отношении русских даже тогда, когда большинство в Верховном командовании вермахта было в пользу их призыва в Русскую национально-освободительную армию. И в то время, когда делались самые разные политические обещания, чтобы уговорить русских на дезертирство, гестапо в России все еще уничтожало раненых пленных.

Этот