Литератор подумал и вдруг неожиданно для себя стал цитировать один из недавних своих опусов.

— Это каждый может, — написалось на экране в темпе, в каком и он хотел бы писать, хотя неизвестно зачем, ведь от скорости письма качество текстов не зависит. — Ты что-нибудь новое скажи.

— «Я не помню, как влип в эту ситуацию, как она образовалась. Что сделало мою жизнь такой, какой я вынужден жить. Если бы мне удалось её поменять, я бы не задумываясь… Но, возможно, это вранье. Если бы всё началось сначала, я бы не сумел ничего поделать, и снова оказался здесь».

— Неплохо, — возникли слова зелёным цветом. — Слушай, Быстрощёлк, может, это в самом деле он?

— Всё равно не верю. Сова, давай спроси его о чём-нибудь.

— Литератор, а по-честному, где ты?

И тогда, может быть от отчаяния, он стал рассказывать, где живёт, как его лишили на сегодняшний день раковины и душа, что он видел за окном, каким ужасным показался ему взгляд предводителя грабительского отряда.

— Врёшь, — написала Сова, — у нас всё по-прежнему. Москва, декабрь, цены растут, и скоро выборы.

— У меня ещё пруд под окнами замёрз, а вчера на нём первый из рыбаков провалился в воду, — добавил Быстрощёлк курсивом. — Едва спасли.

— Я правду говорю.

Литератор подумал и принялся описывать Наоми, для верности поглядывая на неё. Она уже немного замерзла от сквозняка по линолеуму, закуталась в их общее одеяло, но кальяном дымила по-прежнему. Глаза у неё стали мутноватыми, должно быть, те шарики табака, которые он раскурил, превратились в нечто более крепкое.

— Парень, я тебе завидую, — проворчал Быстрощёлк. — Всегда мечтал, чтобы у меня такое случалось.

— Дурак, — отозвался Литератор. — Я бы хотел, чтобы было, как у вас — Москва, пруд с рыбаками и чтобы в холодильнике находилось только то, что я купил в магазине у живых продавцов.

— Это ты — дурак, — немедленно отозвалась Сова. — Та-а-акая жизнь, а тебе всего мало!

— Да не мало мне, а наоборот — много! Очень много, слишком много!

— Вот я и думаю, — вставил Быстрощёлк, — не Литератор это. Подстава! И ламер к тому же, у меня такое ощущение.

— В общем-то даже если это Литератор, чёрт с ним, писать он не умеет, — добавила Сова, уже теряя интерес к разговору, даже правильно писать ей становилось скучно.

— Верно, я давно хотел сказать — посредственность он. Врёт много, выдумывает… Фантаст, одним словом.

— Не фантаст, — только и сумел выдавить Литератор. — Наоборот, реалист, каких мало. Просто…

И задумался: а что, если?.. Всё бросить, вот сейчас — с этой комнатой, Наоми, холодильником, неведомыми перспективами за окном, и стать… Да, сделаться самым настоящим фантастом. Может, тогда у него все вернётся к обычной, обыденной жизни? И станет он просыпаться в своей, а не каждый раз в какой-то чужой комнате, с неизвестными размерами, обстановкой и даже в неведомых временах? И возникнут у него друзья, постоянная женщина, может быть, дети. Вот они-то уж ни за что не позволят этой комнате меняться в произвольном хаосе, так что и просыпаться не хочется.

Что, если попробовать? Ведь когда он только начинал писать, учился по сути, всё же было нормально… Лишь потом отчего-то всё превратилось в фантастику, от которой уже лучше бы куда-нибудь спрятаться. Значит, пусть будет фантастика, а не то, что он видит тут, сейчас и всегда.

Комп как-то завис, выбрасывал только две строки, причём бесконечно меняя цвета и варианты шрифта:

— «Посредственность и фантаст, псрдств-нност-фантаст… Поср-дств… Фант…»

— Ну держись, — сказал он и перезагрузил компьютер.

На этот раз, как он почему-то ожидал, появился обычный чистый экран текстового процессора, только старый и в дурацкой цветовой гамме — серый фон и белые буквы. Может, он попал в редуцированный Ворд-пять, когда-то он работал в таком. Хотя способности компа усваивать и писать слова с голоса тоже было немного жалко.

«Отряд собрался, едва развиднелось. С деревней было покончено, она ещё тлела, но пламя уже нигде не ревело, выбрасывая к небу дым и раскалённый пепел. Наемники послушно выстроились за герцогом, которому всё время казалось, что кто-то враждебно рассматривает его из ниоткуда».

Он обернулся, теперь это снова был всего лишь он, без всяких дурацких ников. Голенькая Наоми неаккуратно ела, вглядываясь в телевизор, которого раньше не было, к окну она и подойти не желала. И над кроватью на стене возникла странная картина, кажется, это было что-то в высшей степени дорогое и не вполне обычное, может, даже Модильяни.

Дым от кальяна тонкой струйкой утекал над полом в сторону окна. Оно, кстати, снова стало мутноватым, но и в этой мути почему-то угадывались отдаленные горы с заснеженными вершинами, покрытые редким лесом. Кажется, их тоже прежде не было.

«Герцогу было холодно, как всегда после возбуждения, вызванного убийствами и огнём пожаров. И хотелось есть. Но слезать с коня, чтобы обтереть окровавленные руки снегом, было лень. Так могли поступать наёмники, половина из которых вряд ли стоила тех денег, которые он обещал им заплатить. Поэтому он снял с пояса флягу и глотнул. Бренди сначала показался горячим, потом ледяным, но им всё равно можно было согреться. После бренди взгляд из ниоткуда растаял, за одно это стоило выпить».

Литератор вздохнул, текст медленно, но по-всегдашнему неотвратимо наливался силой, красками, запахами, выразительностью, внутренним пониманием того, как скроен мир. И как, к сожалению, оказалось — формируя этот мир. Хотя бы для него одного, для того человека, который эти слова выстукивал, не отрывая глаз от монитора.

Всё остальное было лишним, вернее, слишком часто отливалось в неправильное положение вещей. Всё могло оказаться фикцией или головоломкой, неизвестно когда, где и кем придуманной, хотя следовало признать — он и сам имел к этому отношение. Но текст… Здесь всё было правильно. Он не соврал, когда говорил Сове с Быстрощёлком, что пишет о реальности.

Для верности он снова оглянулся. Наоми вернулась в кровать и лежала в бесстыдной позе, то ли вознамерившись снова заполучить его, то ли пробуя уснуть. Кальян уже не дымил, телевизор без малейшего признака проводов беззвучно показывал какой-то вестерн. Рядом с холодильником возникла раковина, прямо из стены, подпертая снизу фаянсовым фавном, словно средневековый городской фонтан. Из неё вверх несильной струей била коричневатая, не вполне чистая вода, она ещё и дышала паром, была горячей.

Вот и ладно, пусть всё остается как обычно, подумал Литератор. И снова повернулся к экрану, на котором застыли слова. Пусть… Ладно… Что мне ещё остается?

Хотя, подумалось ему, возможно, завтра, когда снова проснётся, он и пожалеет, что не сумел настоять на своём — писать только какую-нибудь фантастику, чтобы вернуться в Москву, о которой брякнула Сова. Но это будет завтра. А сегодня…

«Герцога окликнул капитан. Он был хмур в отличие от наёмников, его уже волновала старость, которую он хотел встретить в достатке и безопасности.