— Милорд, — он был простужен и говорил нечетко, потому что от скулы всю щёку прорезал старый шрам, — поутру дым от пожара стал заметен издалека. Нужно уходить быстро или готовиться отбиваться от погони.

— Попробуем отбиться, — сказал герцог, кивнув на наёмников. — Эти бездельники нам не простят, если мы оставим добычу.

— Они сожрут нас живьем, если мы заикнемся об этом. Ведь тогда расплатиться с ними…»

Вот так, решил Литератор, одновременно думая о схватке с высланной за грабителями погоней и сочиняя разводы инея на кирасе герцога. Никакой фантастики. Разумеется, если не считать того, что происходило у него в комнате. Но это уже в высшем значении слова, что бы ни думали другие, всякие Совы или Быстрощёлки, всегда оказывалось реальным. К сожалению.

Среди холмов и густых лесов, невдалеке от северной границы стоит опустевший град Нистейка. Град некогда принадлежал Зигмунду Смиржицкому, который прославился как жестокий правитель и воин, не склонивший головы даже перед самой смертью. Управляющий Зигмунда Захариаш нередко радовался распускаемым слухам о своём хозяине (а иногда и сам им подыгрывал — управлять и следить за этими развалинами ему уж очень не хотелось), матери пугали сказками о граде детей, а у юнцов постарше при упоминании имени Зигмунда в кружках скисало пиво.

Шло время. Некогда неприступные врата под большой круглой башней Нистейки охраняли только мрачный лес да тени минувших побед. Град спал, зачарованный пустотой, ветер выбил из разбитой крыши дранку, перекрытия гнили, в комнатах поселилось зверьё. Казалось, ещё немного, и вековое безмолвие навсегда поглотит град Зигмунда, но однажды, то ли подчиняясь воле старых богов, то ли следуя своей судьбе, в град приехал Пётр Годэй.

Юноша был из знатного рода, но в те годы мало кто из обедневшей шляхты сумел добиться славы и почестей — многие работали писарями, погонщиками, нанялись подёнщиками в монастыри, а некоторые от безысходности даже становились разбойниками. Каждого по-своему учит жизнь, как хлеб добывать.

Хотя Пётр Годэй с ранних лет и тяготел к наукам, но денег на изучение философии не было ни у него, ни у его родителей. Надеяться он мог только на свои золотые руки да острый ум, поэтому не стал искушать судьбу, а решил изучить гончарное дело. То у одного мастера что-то заприметит, то в старых книгах что прочитает, так и собирал свою науку по крохам. Много путешествовал, много городов да стран обошёл. В Голландии постиг тайны глазури, от которой тарелки начинали блестеть белым, синим да золотым.

Вернувшегося в родной город Петра, несмотря на его редкое умение, в гильдию гончаров не приняли и даже в подмастерья не захотели взять. Что делать, гильдия свято блюла традиции и пополняла свои ряды только из рода гончаров, а Годэй был из рода священнослужителей. Мастерство ни к чему, коли родом не вышел да в кармане ветер гуляет. Не осталось у Петра и дома — за долги забрали. Забросил тогда он мешок за плечо да и пошёл куда глаза глядят — счастья искать в чужих краях, как и многие другие… Так и привела его случайная дорога к тёмному граду.

Прошёл день, другой, неделя пролетела, а уж и ожила большая печь в старом граде. Хоть время да ветра порядком разрушили град, но часть комнат и кухня не пострадали. Говорят, что у нас в Чехии кухни сам чёрт оберегает. Вот так и стал Пётр жить в граде. Старая печь шуршала и шипела, обжигая глину: простые чашки, кубки да тарелки с глазурью жёлтой и зелёной, с рыцарями, львами, девами, цветами и драконами. Ночь напролёт создавал Пётр свои удивительные глиняные чудеса, а утром возил в соседний город на базар. Хоть и не было у Петра нужных бумаг на право торговли, но городская стража обычно закрывала на это глаза за одну-другую монетку. А монетки появлялись — уж больно диковинными были чашки да тарелки. Грустно было Петру одному в граде жить да работать — и поговорить-то не с кем, разве что с непоседливыми сойками, что изредка залетали в развалины.

То ли от одиночества, то ли по какой-то другой причине, но стал как-то Пётр Годэй замечать, что за ним кто-то наблюдает, да так откровенно, что мурашки по коже бегают, а обернётся — никого…

И вот однажды, когда солнце клонилось к закату, месил он свежую глину для работы и вдруг услышал какой-то шорох. Мороз пробежал по его коже, он обернулся и остолбенел.

У стены стояла стройная девушка. Румянец полыхал на её щеках, тёмные волосы скользили по хрупкой шее, а в больших чёрных глазах горел яркий синий огонёк. Её удивительное платье было сшито из опавшей листвы, паутины, травы, цветов и лишайника. Гостья загадочно улыбнулась и заговорила, а голос её напоминал птичье пение и шорох ночного ветра.

— Почему ты на меня так удивлённо смотришь? Неужели раньше ни разу не встречал вилл?[1]— спросила лесная фея. — Меня зовут Мышка, и я давно к тебе присматриваюсь. Ты хороший человек! Кормишь моих птиц, не рвёшь паутину, не ругаешься, даже когда пережжёшь глину, не гонишь прочь лесной народ. Но вижу, что плохо тебе одному… Хочешь, найду тебе жену?

Пётр прикусил язык, но, преодолев нерешительность, кивнул в знак согласия.

С этого момента жизнь Петра очень изменилась. Он ни на минуту не мог избавиться от болтливой виллы. Она пела песни, рассказывала обо всех местных новостях — а она знала обо всём, что происходит вокруг на тридцать миль, и даже давала советы, как правильно выбирать глину. Парень уже начинал думать, что зря согласился на её посулы… Но вот когда луна сменила свой облик три раза, фея торжественно сообщила, что сосватала ему невесту. Как ей это удалось, неизвестно… Девушку звали Магдалена, она была младшей дочерью почтенного горожанина, которого совсем недавно за особые заслуги произвели в рыцари. И хотя приданое, что давали за Магдаленой, было очень скромным, сама невеста была прекраснее, чем целый сундук золотых дукатов.

Свадьбу сыграли самую простую, по старым народным обычаям. Магдалена сразу полюбила Петра Годэя (уж не чары ли это виллы?) и не обращала никакого внимания на разруху, царящую в граде Нистейка. Она преданно смотрела в глаза мужу, убирала двор, пекла хлеб, помогала месить глину и подолгу разговаривала с болтуньей Мышкой, когда та неожиданно появлялась в граде, оседлав вечерний ветер. Прознав о восхитительном мастерстве Годэя, купцы сами начали заезжать за товаром к гончару. В город, к людям, Пётр и Магдалена спускались нечасто: в костёл, на рынок, а через год и окрестить новорождённого.

Жизнь казалась прекрасной, но судьба готовила их семье новые испытания. Всё могло случиться иначе, если бы в час крестин в костёл не заявился управляющий Захариаш, который был сражён красотой Магдалены. Управляющий ходил сам не свой, перед его глазами стоял образ женщины, и он ничего не хотел слушать о том, что узы священного брака невозможно расторгнуть. Отец Магдалены даже спустил собаку на Захариаша, когда тот стал уговаривать его отступиться от данного слова и помочь заполучить в жены Магдалену. С этого времени на Петра навалились неприятности, а уж коль кувшин треснул, так рано или поздно на черепки развалится. Управляющий пустил в ход все свои связи. Городской суд назначил Петру заплатить в городскую казну не только налог на незаконно занятую землю града, но и все судебные издержки, включая налог на торговлю в черте города. Потуже затянув пояс, Пётр терпеливо сносил все тяготы, хоть порой и не спал ночами, чтоб заработать лишний грош. А Магдалена подолгу стояла у раскрытого окна, ожидая, что появится вилла, уж она-то точно поможет. Но лесная фея не появлялась. Сын Петра и Магдалены, которого назвали Мартином, подрастал и уже с гордым видом разъезжал по граду на деревянной лошадке.