Отсюда не следует, что поведение правителей не имеет никакого отношения к верованиям и желаниям, создаваемым у подданных. Наоборот, действуя со страстью, а не с расчетом, правящие классы успешно влияют на умы своих подданных, с последствиями, благотворными для их правления. Рассмотрим значение методизма для Англии времен промышленной революции, когда он служил «одновременно в качестве религии индустриальной буржуазии и широких слоев пролетариата»[276], то есть как «религия и эксплуататоров, и эксплуатируемых»[277]. Речь идет о религии эксплуататоров и в том смысле, в каком Вебер писал о методизме (как и все учения с элементами кальвинизма, он способствовал рациональной экономической деятельности)[278], и в том смысле, что он трансформировал рабочих, превращая их в надсмотрщиков над самими собой и тем самым уменьшая потребность в надзоре и принуждении[279]. (Заметьте, что ни одно из этих следствий методизма не дает объяснения того, почему буржуазия в него верила. Этот вопрос вкратце поднимается в разделе IV.2.)

Методизм был также религией эксплуатируемых – по целым трем рядам причин, установленных Э. П. Томпсоном[280]. Во-первых, имела место прямая индоктринация посредством воскресных школ и других институтов «религиозного терроризма»; во-вторых, методизм создавал своего рода сообщество, которое заменяло разрушенные прежние сообщества; и, в-третьих, многие рабочие обращались к религии за утешением. Однако индоктринация была успешной только потому, что религиозные террористы верили в то, что проповедовали. Было бы весьма противоречиво называть это «высшим проявлением власти» в том смысле, что людей заставляют иметь те желания, которые выгодны властям. Я могу захотеть, чтобы у вас появились определенные желания, потому что они заставят вас совершать выгодные для меня поступки или потому что они принесут вам самим выгоды в виде спасения. Конечно же, наивно предполагать, что буржуазия не осознавала и не ценила выгоды, которые давал ей методизм рабочего класса, но в равной степени наивно (или чересчур изощренно) полагать, что именно это питало религиозный пыл, с которым она его проповедовала. Косвенные эффекты могут быть известны и приветствоваться – и все равно не иметь объяснительной силы либо потому, что они недостаточно сильны, чтобы мотивировать к действию, либо потому, что они являются по сути побочными продуктами, как в данном случае.

(д) Планирование характера. Понятие адаптации двусмысленно, поскольку допускает как каузальную, так интенциональную интерпретацию. Кислый виноград – чисто каузальный процесс адаптации, происходящий «за спиной» человека, которого он затрагивает. Совсем другое дело – интенциональное формирование желаний, за которое ратуют стоицизм, буддистская и спинозистская философии[281], психологические теории самоконтроля[282]или экономическая теория «эгономики»[283]. В обоих случаях процесс начинается с конфликта между тем, что вы можете сделать, и тем, что вам может хотеться сделать. Если конфликт разрешается за счет какого-то каузального механизма ослабления диссонанса, мы имеем дело с кислым виноградом; если решение вырабатывается за счет сознательных «стратегий освобождения»[284] – с планированием характера. Различие в том, что формирует предпочтения – влечения или метапредпочтения.

Кислый виноград и планирование характера отличаются во многих отношениях, как морально, так и феноменологически. Ницше говорил о ресентименте – явлении, тесно связанном с кислым виноградом, – как о менталитете рабов[285]. Об amor fati он в свою очередь говорил, что это сознательная установка – «формула величия человека»[286]. Мы можем отвергать данный аристократический взгляд и все равно согласиться с тем, что лучше адаптироваться к неизбежному путем выбора, а не бессознательного примирения. В свою очередь, это связано с важными феноменологическими различиями, которые я сейчас собираюсь изложить.

Во-первых, у адаптивных предпочтений есть тенденция перебарщивать или вообще бить мимо цели:

При помощи планирования характера можно (по крайней мере, в принципе) сформировать свои потребности так, чтобы они точно совпадали с возможностями – или оптимально отличались от них, а вот адаптивные предпочтения не допускают подобной тонкой настройки. Лишенный «мудрости понимать различие», человек будет пытаться либо слишком сильно, либо слишком слабо. Вен больше акцентирует преувеличенное смирение, чем его противоположность, подчеркивает перебарщивание, а не недостаточную адаптацию, и, на мой взгляд, правильно делает, поскольку лежащий в основе механизм – общая склонность человеческого ума ударяться в крайности.