Она давно уже убедилась: у большинства людей мозгов нет по умолчанию, и даже обычные быстроумные люди встречаются нечасто, а уж те, у кого разум предназначен не только для житейских нужд, вообще являют собою редчайшую редкость. И кстати, даже среди них не многие упомянут не самую известную картину Леонардо да Винчи вот так, мимоходом, без всякого желания блеснуть знаниями – этого в Костиных интонациях не слышалось совсем, Белка могла ручаться, – а лишь ради точности объяснения.

Она вдруг вспомнила, как бродила целый день по Парижу, и к концу этого дня ей показалось, что сама она стала частью Парижа. Это наполнило ее радостью и даже больше, чем радостью – необъяснимым счастьем, хотя Белка понимала, что ощущение причастности к Парижу пройдет вскоре после того, как она вернется домой. Дождь в тот день был тонок, как пыль, и сама она не заметила, как промокла насквозь. В Лувр зашла только ради того, чтобы обсохнуть, и вдруг – почему-то впервые, хотя висящую рядом Джоконду разглядывала сто раз, – вдруг увидела эту «Прекрасную Ферроньеру», взгляд ее, в серьезной ясности которого действительно содержится неизменимый смысл…

Все раздражение сегодняшнего дня улетучилось из Белкиной головы, она развеселилась.

– Костя, ты неправильно выбрал профессию! – весело воскликнула она. – Тебе экскурсии надо водить. Люди в очередь будут записываться, деньги рекой потекут!

И тут же прикусила язык: а вдруг он обидится? Не каждому мужчине понравится, если скажут, что он занят неправильным делом, да еще намекнут, что и зарплата могла бы быть побольше.

Костя не обиделся, а, наоборот, улыбнулся. Улыбка освещала его лицо только в самом своем начале, в первое мгновение. Белке интересно было наблюдать за таким непонятным явлением. Особенно за тем, какими становились в этот первый момент улыбки его глаза. Она предполагала, что даже от краткой подсветки они сделаются как-то понятнее, но нет, ни при каком свете невозможно было по глазам угадать его мысли.

«А сам он легко мои мысли читает», – вдруг подумала она, но это не смутило ее и не испугало.

– На старости лет так и сделаю, – сказал Костя. – А ты на меня не злись.

За что не злиться, он не сказал, но ей было понятно, что он это понимает. Как раз в первоначальный момент его улыбки стало ей это понятно.

Какое-то очень тонкое доверие установилось между ними, и было оно дороже, чем глупая девчачья привычка обижаться по пустякам, когда уже через полчаса после обиды не понимаешь даже, из-за чего она возникла.

– Спокойной ночи, – сказал Костя.

– Так вроде не время еще спать, – удивилась Белка.

Темнело в декабре, конечно, рано, но все-таки было еще только шесть часов вечера.

– Я на работу, – объяснил он. – Так что вовремя не попрощаюсь.

Ей стало жалко, когда за ним закрылась дверь. Она с удовольствием покачалась бы еще на тонкой сетке доверия, на которой они только что взлетали попеременно вдвоем, как на батуте.

Чем себя занять, по-прежнему было непонятно. Белка побродила немного по Сети – она купила себе айпад в первый же день, когда смогла выйти в город и снять деньги с карты, – но ничего интересного там не обнаружила.

«Осталось только петуха попросить принести», – подумала она.

Белка еще в детстве, когда впервые прочитала «Войну и мир», запомнила, как Наташа Ростова, томясь от уныния, зачем-то попросила принести ей в комнату петуха, и именно что зачем-то, без всякой разумной цели, а к тому времени, когда петуха принесли, уныние ее уже прошло и она не могла даже вспомнить, для чего он ей понадобился.

Вот и ей сейчас самое время послать за петухом. Точно как Наташа, тоскует она о том, что зря, ни для чего проходит ее жизнь. И хотя образ князя Андрея в ее тоске не присутствует – ее тоска вообще не связывается с каким-либо образом, – но от этого ей не легче.

Тут Белка вспомнила, что купила вчера яблоки – старушка продавала возле магазина – и оставила в кухне, забыв попробовать, хотя выглядели они очень даже аппетитно, особенно в корзине, которую она из эстетических соображений купила вместе с ними.

Она спустилась в кухню, вынула яблоко из корзины. Рассеянно взяла нож, очистила кожуру, потом только сообразила, что делать это не обязательно, это же настоящая антоновка, и кожура у нее такая золотая наверняка не потому, что в ней содержатся красители или пестициды.

Печку уже вытопили, кухня была наполнена теплом, как озеро водою. Белка положила на печь яблочную кожуру. Она читала в каком-то туристическом проспекте, что так делают в очень дорогом швейцарском отеле – кладут на каминную полку яблочную кожуру, и в комнате от этого стоит тонкий свежий запах.

Именно такой запах в самом деле разлился по кухне. Белка уселась на табуретку, принялась грызть яблоко и думать.

Костя нравился ей, но в причине этого своего чувства она разобраться не могла. Он во всем отличался от нее, это она понимала, но точно так же понимала, что он достоин уважения, и не вследствие каких-то внешних причин – правильной работы, еще чего-то подобного, как показалось ей в начале знакомства с ним, – а по какой-то другой причине. И вот ее-то, эту причину, Белка не понимала.

«Может быть, это потому, что у него есть чувство собственного достоинства, – размышляла она. – И потому, что он своим достоинством как-то… не переполнен. Как-то иначе оно у него выражается, чем я привыкла. Он… он… – Белка ловила мысль, но никак не могла поймать. – Он имеет причину своего поведения в самом себе!»

Да, вот это точно! Она обрадовалась, что наконец изловила догадку.

Примерно год назад Белка прочитала в книге по китайской философии, которая как раз вошла в моду, что любой китаец мечтает иметь причину поведения в самом себе. Она тогда отнеслась к этому утверждению скептически. Кто его знает, о чем в действительности мечтают китайцы, может, подобные идеи – это просто европейская выдумка. Но применительно не к абстрактным китайцам, а к вполне конкретному человеку, который как само собою разумеющееся дал ей приют в опасной для нее ситуации… Пожалуй, это правда. Он имеет причину поведения в себе самом, и именно поэтому понял, что «Прекрасная Ферроньера» в себе самой содержит полный и совершенный смысл, и именно поэтому установилось между ними доверие, которое уже стало ей дорого.

Открылась дверь, и в кухню вошла Надя.

– Привет, – сказала Белка.

Надя не ответила. Причина ее неприязни была прежняя и по-прежнему была Белке понятна. Но сейчас Надя смотрела на нее иначе, чем обычно, когда они изредка сталкивались в кухне или в коридоре этого старого, покинутого почти всеми жильцами дома.

Не неприязнь, а ненависть стояла сейчас в Надиных глазах. Такая ненависть, что казалось, вот-вот она превратится в огненные стрелы, которыми эта Афина-воительница поразит Белку насмерть.

– Ты когда, сука, отсюда свалишь? – клокочущим голосом произнесла Надя. – Ты сколько нам тут всем мозги будешь просирать? Мальца приваживает, мне, такая, «приве-ет!»… А сама с чужим мужиком закрылась, ворку-ует, ждет, когда он к ней в койку прыгнет!