Теперь Белке казалось, что все это происходило на другой планете.

Первое и второе принесли одновременно, и, пока ели солянку, котлеты остыли. Белка даже не удивилась, что ей это все равно. Это все равно было Косте, а она находилась сейчас в какой-то странной зависимости от него. Это тоже было ново и тоже вызывало смятение.

– Пойдем? – спросил он, когда Белка доела котлету.

Она обрадовалась бы, если бы он захотел выпить. Но он запил еду водой. Ему не хотелось ничего, это было очевидно. Ничего такого, что было бы ей понятно.

До дому доехали в молчании.

В саду стояла кромешная темень, окна тоже были темны. Белка вспомнила, что Сева недавно сообщил ей, что они уезжают на зимние каникулы к бабке в деревню. Она тогда не придала этому значения, ей не было дела до того, где Сева проведет каникулы.

«Так, может, и мамаша его уехала? – подумала она теперь. – А Костя что же? Или она к Новому году вернется? Или он к ней поедет?»

Холода в вятской местности в декабре настали такие, что деревья трещали в саду. Белкины глаза быстро привыкли к темноте, и ей казалось, что она видит, как из стволов яблонь вытрескиваются морозные искры. Она подняла повыше воротник шубки.

Шубку пришлось купить уже здесь, в Кирове, Белка ведь не предполагала, уезжая из Москвы, что ее путешествие затянется до зимы. И, кстати, надо было настоящую шубу покупать, длинную, из медвежьей какой-нибудь шкуры, или что в этой местности носят, а то в коротенькой, из белки, здесь концы можно отдать…

Все эти незначительные мысли вертелись у нее в голове, пока она шла вслед за Костей по тропинке, узко расчищенной в снегу.

Они вошли в дом, он включил свет, и Белка поняла, что они совершенно одни. Это было понятно не по тишине даже, а по ощущению только его, ничьего больше присутствия. Она никогда не замечала таких вещей, просто не думала о подобном; это тоже было ново.

Перед ней стоял в незнакомом доме незнакомый мужчина, про которого она не понимала ничего, и смотрел на нее невиданными глазами.

– О чем ты все время думаешь, Костя? – спросила она.

И будто со стороны услышала, как тихо и растерянно звучит ее голос.

– О тебе, – сказал он. – А ты не видишь?

– Я боюсь это видеть, – ответила она.

И только произнеся вслух, поняла, что это именно так.

Она до этой самой минуты боялась увидеть то, что есть. Никогда с ней такого не бывало!

– Почему? – спросил он.

– Это неожиданно слишком, – жалобно пробормотала она.

Ей было стыдно за себя.

– Почему? – спросил он снова.

– Потому что мы с тобой друг к другу привыкли.

– Я не привык к тебе.

– Мне так казалось, – уточнила она. – Что мы друг к другу привыкли.

– А это должно быть сразу? – спросил он.

В его голосе слышалась неуверенность. Ясно было, что он в самом деле не знал, как это бывает. Странно!

Но еще более странно было то, что и Белка этого не знала.

– Я не знаю, как это должно быть, – честно ответила она, забыв, что во всех предыдущих случаях, многочисленных случаях, разнообразных случаях, знала это как раз совершенно точно, по дням, часам и минутам, и ни разу не ошиблась ни в одном из своих пошаговых предвидений.

Они обнялись осторожно и робко. Белка, во всяком случае, чувствовала робость. Но в то мгновение, когда она коснулась Костиных рук, робость исчезла – сменилась догадкой.

Она догадалась, почему в его присутствии – всегда, с первой минуты – охватывало ее необъяснимое чувство защищенности. Оно от его рук исходило! Белка даже скосила сейчас взгляд на его руки, обнимающие ее, словно хотела в этом удостовериться. Но удостовериться взглядом было невозможно, с виду руки были самые обыкновенные, не особенно большие, с узкими пальцами. И плечи у него были неширокие, и легкость, хлесткость была во всем его теле.

Но ведь и не плечи, не тело – только руки его были наполнены какой-то особенной тяжестью. И как ни относись к разговорам про необъяснимые энергетические явления, это было именно необъяснимо.

Белка чувствовала в его руках такую силу, не физическую силу, что в их кольце она была как будто в мегалитическом сооружении. Стоунхендж какой-то, ей-богу! Почувствуешь защищенность в таком энергетическом контуре, чего там. Удивляться не приходится.

У нее кружилась голова. Она любила его и ни секунды больше этому не удивлялась. Если чему и стоило удивляться, то лишь тому, что это не стало для нее очевидным сразу, в первую минуту, когда она его увидела. Он был из тех мужчин, в которых с первого взгляда должна влюбиться каждая женщина, у которой есть хотя бы разум, не говоря о чем-то большем, чем разум, и ведь она это, кажется, даже понимала, даже думала, кажется, об этом, глядя на него, так почему же тогда… Ах, да не все ли теперь равно, какое сонмище глупых и мелких совпадений застило ей глаза!

Он разнял руки, отпустил ее. Это было жалко, но надо же было как-то подняться наверх, не в обнимку же идти, как нанайские мальчики.

Они поднялись по лестнице, остановились перед Белкиной дверью.

– Пойдем ко мне, – сказал Костя. – Там, – он кивнул на комнату Зинаиды Тихоновны, – я не могу.

Это было ей понятно. Она пошла за ним в дальний конец коридора, где находилась его комната.

Она ни разу здесь не была. Он уходил сюда, как на Северный полюс или даже на Марс, и она никогда не думала, что же он делает на своей другой планете. Старалась об этом не думать, как ей теперь было понятно.

Белка была любопытна и приметлива, но сейчас не могла разглядеть в его комнате ничего. Ни-че-го! Взгляд скользил по поверхностям предметов, и ни один из этих предметов не значил ничего по сравнению с тем значительным, что происходило у нее внутри, что видела она загадочным способом, который называется внутренним зрением.

Она долго дергала крючки, наконец расстегнула шубку, сняла ее и на что-то положила, а может, просто на пол.

Пока она возилась с крючками, он разделся совсем и стоял перед нею, как будто ожидая, что она будет делать. Она чувствовала в эту минуту одну лишь досаду на то, что на ней так много всякой одежды, которую так долго придется снимать, и что она не умеет все это расстегивать и сбрасывать с себя так же быстро, как он.

Он не стал дожидаться, пока она разденется, и сам начал раздевать ее. Вот это было очень кстати и получилось очень хорошо.

Никогда ей не нравилось, что свет во всем доме тусклый из-за недостатка напряжения, а теперь оказалось, что это именно такой свет, какой нужно. Он охватывал Костю облаком, и это очень подходило к нему, быть в облаке света; казалось, что он сам его и излучает.

Белка подумала так и смутилась. Чересчур возвышенные мысли всегда казались ей нелепыми из-за развитой склонности к самоиронии. Но теперь ничто не имело значения – ни смущение, ни возвышенность, ни тем более ирония.