«Да что ж это такое? – подумала Белка. – Это что, участь у меня такая, чтобы каждая жлобица меня ненавидела? Сейчас еще и эта в горло вопьется!»

Если в Наде все более зримо поднималась ненависть, то в ней закипала самая настоящая ярость. Даже не против этой Афины доморощенной – что ей до ее ревности и чувства собственности? – а против глупости, животной бессмысленности и животной же инстинктивности мира, который догонял ее повсюду. Он пер изо всех щелей, этот мир, его гноем были отравлены и дорогостоящие керамические зубы московской леди, и вот эти дрожащие от ненависти губы, эти правильные черты простонародной красоты… Куда дальше от этого бежать? В Антарктиду?!

– Ты мне не грози, не грози! – словно подслушав Белкины мысли, проклокотала горлом Надя. – Я на зоне свое отмотала и еще сяду, не побоюсь! Только тебе от этого легче не будет, п-няла? Ты этого уже не увидишь! Глазенки я тебе кислотой-то повыжгу…

Сомневаться в том, что это не пустая угроза, а продуманный план, не приходилось.

– Пошла ты!..

Это было все, что смогла выкрикнуть Белка, выбегая из кухни. Ее вскрик беспомощно повис в теплом яблочном воздухе.

Она не спрашивала себя, взлетая вверх по скрипучей лестнице, запираясь в своей комнате, почему, ну почему все эти люди так ее ненавидят. Это было ей понятно и не требовало размышлений.

Она была во всем противоположна им, она произрастала из другого корня, чем они, в ней и Наде, несмотря на то что у обеих было по два глаза и по два уха, заложены были разные гены, принципиально разные, несовместимые, и, наверное, если бы они были женщиной и мужчиной и захотели иметь общих детей, то это не получилось бы, как не получились бы дети у кошки и волка.

Она взобралась на кровать, обхватила руками колени. Сердце колотилось так, что лишь чудом не выскакивало через горло. Надо успокоиться. Успокоиться. Решить, что делать. Немедленно надо это решить.

Белка скептически относилась к разнообразным техникам, йоговским и прочим подобным, которые якобы помогают регулировать эмоциональное состояние. Ей в этом помогало только одно: холодная голова и твердое решение.

Голова остыла минут через пять. А решение напрашивалось само собою.

Белка взяла телефон. Его купил по ее просьбе Костя, и номер был зарегистрирован на него, поэтому звонить можно было без опаски.

– Ольга Константиновна, здравствуйте, – сказала она, услышав голос соседки по лестничной площадке. – А маму не позовете?

Они договорились о таком способе связи еще в тот день, когда Белка попросила маму привезти ей в больницу вещи в дорогу. Конечно, пришлось все рассказать, и, конечно, мама перепугалась, но что оставалось делать? Только почаще успокаивать ее такими вот звонками. А соседка Ольга Константиновна являлась высокомерным божьим одуванчиком, на пресловутой лавочке не сидела и презирала тех, кто проводит время таким бессмысленным образом, поэтому можно было не опасаться, что она расскажет кому-либо о странных отношениях в семье Немировских.

Мама подошла к телефону очень быстро, даже запыхалась, ясно, что бежала.

– Белочка! – воскликнула она. – Я тебе сама хотела звонить!

– А что случилось?

У Белки сердце замерло. Судя по маминому тону, хороших вестей ожидать не стоило.

– Приходили какие-то люди, – понизив голос, сообщила мама. – Сегодня. Мужчины, двое. Я им, конечно, не открыла. Они вежливо так под дверью спросили, нельзя ли с тобой повидаться. Я, как мы договорились, сказала, что ты уехала с женихом. А они сказали, что хотят с тобой поговорить сразу же, как только ты вернешься. И ушли. Я даже дверь на цепочку приоткрыла и вслед им крикнула: как же вам сообщить, когда она вернется? А один, более корпулентный, очень неприятно ухмыльнулся и отвечает: «Не беспокойтесь, как только она появится, мы сразу же придем».

– Они тебе угрожали? – быстро спросила Белка.

– Нет, они были вполне вежливы. Но что же это, Белла? – растерянно проговорила мама. – Они, получается, действительно за тобой следят?

Ясно было, что до сегодняшнего визита мама не очень-то в это верила. Да что мама – Белке и самой уже начало казаться призрачным все, что произошло с ней два месяца назад.

– Ну… наверное, – с трудом произнесла она. – Наверное, следят, да. Ничего страшного. Пусть следят.

– Но как же? – воскликнула мама. – Сколько же это может длиться?! Ты ведь не агент ЦРУ!

Понятно, что она не могла представить, чтобы самая обыкновенная девчонка требовала таких же агентурных операций, как, страшно сказать, вражий агент. Но Белке было сейчас не до того, чтобы объяснять маме, что мадам Мазурицкой на ЦРУ плевать, а вот на любовницу своего мужа почему-то нет. Почему-то!.. Почему они все присвоили себе право распоряжаться ее, Белкиной, жизнью?! Риторический вопрос. Глупый вопрос.

Белке пришлось собрать все свои силы для того, чтобы еще немного поговорить с мамой. И когда она наконец отключила телефон, сил у нее уже не было. У нее тряслись руки и все дрожало внутри мелкой дрожью. Она чувствовала себя загнанным зверем. Как такое могло получиться? А главное, что теперь делать? Снова ринуться куда глаза глядят? Да никуда они у нее больше не глядят! И бежать ей некуда, потому что только здесь, в этой комнате, приходит к ней душевное равновесие. Непонятно, как это произошло, но это произошло.

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной. Но и никогда в ее жизни не бывало такого, чтобы она могла к кому-то обратиться за помощью… А теперь это так. Во всяком случае, ей так кажется.

Белка снова взяла телефон.

– Костя, – сказала она, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно и даже, может быть, небрежно, – а что ты там говорил насчет санитарки? Правда можешь посодействовать?

Белкин стол стоял у окна. Время от времени она отводила взгляд от монитора и смотрела, как к крыльцу приемного отделения подъезжают «Скорые». Ее рабочий день подходил к концу, Костина смена, она знала, тоже, и Белка дожидалась его, чтобы вместе ехать домой.

Всего за три месяца, что они знали друг друга, она к нему привыкла. Неизвестно, являлась ли ее привычка заменой счастию… То есть в глобальном смысле, конечно, являлась, поскольку считать счастьем свою нынешнюю жизнь и работу Белка, разумеется, не могла. Но в обычном, житейском, смысле привычка к Косте радовала ее.

Она устала. От дикарских страстей устала, и от того, что отношения с мужчиной – это напряженная, а то и опасная игра, устала тоже. Никакой у нее с Костей нет игры, и страстей между ними нет, а это значит, что они уже и не возникнут, но зато он не возражает, чтобы она жила в его доме, и устроил ее на работу, и иногда они вместе возвращаются домой, а по дороге, бывает, заходят в кафе, где она рассказывает ему какие-нибудь глупости, а он слушает, потому что ее бессодержательный щебет успокаивает его нервы. Ну да, всего лишь успокаивает нервы после работы, которая ей со стороны представляется адской, она это понимает, про нервы, но ничуть не обижается. Ей ведь тоже просто приятно его присутствие, даже когда он молчит, потому что оно дает ей чувство защищенности, и это немало. Очень немало!