— Учитывая дальность современной артиллерии, мне придётся переехать в другой город. К сожалению, пока такое невозможно, — ответил я и, развернувшись, потопал домой.

— Убирайтесь хоть на Луну! — выкрикнула Надя, и в этот момент в мою спину прилетел ещё один снежный комок.

— Запишитесь в гандбольную секцию, у вас хорошая рука, — улыбнулся я напоследок и, чтоб не прилетело в голову, зашагал ещё быстрее.

Глава 15

Утро следующего воскресного дня началось с того, что меня разбудил испуганный старик Харитоныч. Он проспал всю ночь в бане, из-за чего основательно продрог и полностью протрезвел. И теперь хозяин нашей холостяцкой берлоги с недоумением разглядывал женские тела, которые лежали вповалку. На его разложенном диване сладко посапывали заведующая столовой Галина Игоревна и руководительница агитбригады «Фреза» Кира Нестерова. А на моей кровати спали «валетиком» учительница английского Виктория и ведущая актриса «Фрезы» Наташа Сусанина, которая вырубилась прямо в танце, отжигая под песню Эдуарда Хиля «Потолок ледяной, дверь скрипучая».

Кроме того одну раскладушку занимал звукорежиссёр Ярик. А на второй раскладной кровати отдыхал олимпийский чемпион вратарь Виктор Коноваленко. Кстати, Сергеич продержался дольше всех, и единственный кто лёг спать без моей посторонней помощи. Остальных же, словно усатому няню, пришлось укладывать собственными руками. И уже потом, с мыслями, что на фронте и не такое терпели, я кое-как разместился на широкой и длинной лавке сам, подложив под голову телогрейку, а под спину ватное одеяло.

— Это чевой здесь вчера такое стряслось? — прохрипел Иннокентий Харитонович.

— Сначала обсуждали непростую мировую обстановку, потом поговорили о хоккее и кулинарии, а затем планировали серию новогодних представлений, в которых мне доверили роль Деда Мороза, — проворчал я и, встав с лавки, потянулся, чтобы расправить затёкшие мышцы.

— А чевой было опосля?

— А опосля кто-то решил похвастаться своей домашней слабоалкогольной настойкой, и вот результат, — я провёл рукой, указав на лежавших прямо в одежде гостей. — Ты чего в неё плеснул, враг рода человеческого?

— Я, между прочим, сразу предложил разбавить самогонку компотом, — зашипел старик. — За самогон я ручаюсь головой. А в этих домашних настойках я не специалист. Если угодно, ента была проба пера.

— Ладно, — отмахнулся я, — ставь чайник, жарь яичницу с салом. Сергеичу скоро на электричку, и остальным пора и честь знать. А я на улицу.

— Зачем это? — испугался Харитоныч, схватив меня за руку.

— Снег пойду разгребать, — улыбнулся я, — за ночь метра полтора намело. А ты что подумал?

— Так, ничего, кхе, — смутился старик. — А кто в хате прибрался? Чей-то я не уразумею.

— Ночная фея прилетела, палочкой махнула, — пробурчал я. — Я прибрался. Пол подмёл, посуду помыл. Я хоть и не дворянских корней, и нет графьёв в моём роду, но спать в свинарнике не привык. Ставь чайник, самогонщик.

* * *

Маленькое одноэтажное здание железнодорожной станции «Копи», именно так назывался местный вокзал, даже при всём желании не могло вместить всех людей, которые пришли сегодня проводить близких и родных в далёкое путешествие по необъятной советской земле. По этой причине в ожидании электрички народ массово мёрз на улице, при этом тихо о чём-то переговариваясь. И возможно кто-то, как мой хороший друг Виктор Коноваленко, уезжал из этого городка навсегда.

— Представляешь, Сергеич, здесь недалеко во Всеволод-Вильве жил Пастернак, — сказал я, чтобы как-то скрасить время в ожидании электрички.

— Ну и что? — буркнул он.

— Ничего, просто теперь в доме, где он жил музей Пастернака, — пожал я плечами. — А там, ещё севернее, в Чердыни жил Осип Мандельштам. Не по своей воле, конечно, его как и меня выслали, но из песни слов не выкинешь.

— Ну и что? — раздражённо проворчал Коноваленко.

— Как ну и что? — усмехнулся я. — Мандельштам со второго этажа больницы выбросился, а теперь на этой самой больнице висит, посвящённая ему памятная доска.

— А он что, насмерть разбился? — спросил далёкий от литературы Коноваленко.

— Почему сразу насмерть? Выжил, — поёжился я от холода. — Покалечился чуть-чуть. Он умрёт позже во Владивостоке, где ему вроде бы памятник собираются поставить. И вот вопрос, а мне где-нибудь здесь не прикрутят памятную доску? На проходной завода, например?

— Какая тебе доска? — удивился прославленный голкипер. — Ты же не Пастернак и не Мандельштам? Я-то думал, приеду, увижу тебя грустного и печального. А ты устроился как шейх: и блондинки рядом, и брюнетки, и шатенки. И где это видано, чтобы женщины сами приходили в гости со своей выпивкой и закуской?

— Извини, что разочаровал, — буркнул я.

И тут раздался длинный паровозный гудок. Народ на станции заволновался, зашумел, кто-то стал обниматься, а одна пожилая женщина даже всплакнула. Отчего-то разволновался и мой друг Коноваленко. Виктор закряхтел, стал как-то неуверенно озираться и вдруг скороговоркой выпалил:

— Когда закончится твоя дисквалификация, ты куда поедешь? В Москву, наверное? В ЦСКА или «Спартак»? Я прав?

— Мне в сборную надо вернуться, — виновато промямлил я.

— А помнишь, как мы наше горьковское «Торпедо» до золотых медалей дотащили? Помнишь, как Севу Боброва из Москвы привезли? Михалыч, кстати, теперь опять без работы.

— Знаю, на прошлом чемпионате Мира в Хельсинки после проигранного матча сборной Чехословакии ударил сотрудника дипмиссии, — кивнул я.

— Да, — захихикал Коноваленко, — врезал в челюсть прямо в раздевалке, когда с чехами обделались 7: 2. Кстати, чемпионат-то тот выиграли и у чехов взяли реванш — 3: 1. А Боброва потом и из «Динамо» попёрли. Редким козлом оказался тот дипломат. Теперь спасать надо Михалыча, а то сопьётся.

В этот момент электричка стала стремительно приближаться к станции «Копи», засвистела, застучала колёсами и издала ещё один длинный гудок.

— Предлагаешь мне приехать в Горький, вернуть тебя в рамку ворот и привезти из Москвы старшего тренера Боброва? — спросил я, предугадав мысли своего друга.

— Да! — решительно закивал головой Виктор. — Может, до золота и не дотянем, но за медали наверняка зацепимся! А сейчас в команде бардак, игры нет, молодёжь деградирует, старики побухивают и не тянут. Решайся, Иван. Хрен с ней с Москвой. Начнём драть всех подряд, и из Горького в сборную возьмут.

— Два раза в одну и