а взгляд, сконцентрированный сначала на моих глазах, внезапно опускается к губам.

 Рина касается моего локтя:

 — Я нашла лоток с медом, может, пойдем к нему?

 Это выводит меня из состояния гипноза, в котором, кажется, я находилась. Делаю шаг назад, словно разрывая эмоциональную нить, связывающую нас с Тарденом. Он сначала хочет меня остановить, а потом тоже отшагивает от меня.

 — Я, пожалуй, дойду до местного начальника охраны, — говорит он.

 — А потом найдешь гостиницу, да? — широко улыбается Рина, довольная, что смогла отвлечь нас от перебранки.

 — Разве мы остаемся здесь на ночь? — уточняю я.

 — Конечно! Разве мы можем пропустить завтрашние ярмарочные танцы? — восторженно говорит Рина, а потом забавно морщит носик. — И не надо на меня так смотреть, Ар! Если ты помнишь, я аристократка больше на словах, чем на деле. Адалия, ну скажи ему!

 В воспоминаниях настоящей Адалии ярмарочные праздники были чем-то из разряда мечтаний, потому что ее никогда не пускали туда. Сначала она была маленькой, а потом… по факту прислугой.

 В моей жизни тоже праздников не было великое количество, я даже по клубам в юности не ходила. Так почему бы теперь не попробовать?

 — А вот и скажу! — бросаю на Тардена прищуренный взгляд, и он, скрипнув зубами, сдается.

 — Теперь точно по делам! — говорю я, увидев, что Алброу с его рыжей сестричкой снова показались на горизонте.

 Может, это все же плохая идея оставаться тут?

 День проходит очень продуктивно. Плюсом ко всем талантам Рины идет умение торговаться, ну а я умудряюсь “продавить” на сотрудничество как минимум троих купцов, которые готовы уже после моих рекламных описаний взять масло на реализацию. Учитывая, что я продаю кота в мешке, очень неплохой результат.

 Потому что если масло понравится покупателям (а оно точно понравится!), то за ним вернутся и будут брать еще. А потом еще и сарафанное радио подключат.

 Более того, я договариваюсь, чтобы купцы сами прибыли за товаром, а еще нахожу сносную тару для масла. Все складывается очень неплохо.

 С бортником дело срастается хуже, и его мы находим только уже после обеда, когда я готова плюнуть на все. Все, с кем мы успеваем пообщаться, отказываются пробовать новое место, новые цветы и вообще… Вредничают!

 Однако после обеда мы наталкиваемся на одну презабавную лавку, где продают штук двадцать разновидностей меда. Я не сильна в этом, но судя по другим лавкам, это очень необычно.

 Так вот хозяин, поджарый мужчина с массивными кистями и носом картошкой, выслушав нас, соглашается поставить у меня на поле улей. Просто так, “для опыту”, как он говорит. Мы договариваемся о том, что он приедет, и, наконец, с облегчением выдыхаем: основное, что было необходимо, сделано.

 — Адалия, Вард просил зайти в Храм. Сходишь со мной? — Рина мнется, как будто ей страшно.

 И это совсем не похоже на нее.

 — Мне там всегда неуютно…

 Адалия никогда не была в Храме в Валероне. Это вообще считалось привилегией аристократов, но Рина меня уже не один раз поддержала, поэтому я решаю, что это просто мой долг сходить с ней.

 Храм Драконьей Праматери возвышается над всем городом. Его огромные башни и шпили уходят ввысь, словно пронзая облака. Он построен из темного, почти черного камня, и от одного вида, кажется, начинают подкашиваться ноги. А ведь это даже не главный, столичный Храм!

 Массивные врата украшены резными изображениями драконов: их морды с оскаленными зубами, раскрытые крылья, извивающиеся тела словно охраняют вход. Ринг лишь отдаленно на них похож, уж слишком он мне кажется добрым и вовсе не таким страшным.

 Мы входим в огромный зал с высокими потолками, освещенный мерцанием многочисленных драконьих статуй и барельефов. По центру возвышается алтарь, сделанный из блестящего черного камня. А за ним пылает вечный огонь, словно сердце самой Драконьей Праматери.

 У самого алтаря на коленях стоит, наверное, служитель и что-то бормочет. Его слова, хотя и тихие, возносятся под самые своды, отражаются от потолка и витражей, гудят. Их просто невозможно разобрать.

 Я решаю не проходить далеко и остаюсь почти у самого входа. Здесь… Хорошо. Спокойно. Как будто я вернулась в бабушкин домик через много-много лет, а там все так же пахнет блинами и деревянными полами, так же тепло от печки, так же ждут…

 Рина тихо подходит к служителю, и он поднимается на ноги. Они перекидываются парой фраз, и девушка отдает какое-то письмо. Наверное, как раз то, что хотел отдать Вард. Рина улыбается, кладет на алтарь мешочек с монетами и направляется к выходу.

 Служитель с доброй улыбкой следует за ней, пока они не подходят ко мне вплотную. Но как только он поднимает взгляд на меня, его зрачки резко расширяются, превращая радужку в тонкий-тонкий ободок. На лице отображается шок, и служитель хватает меня за руку.

 Я перестаю дышать, пытаюсь высвободиться, но он держит крепко и шепчет в этот раз то, что я разбираю четко:

 — Чужая… Долгожданная… Возрождение крылатых…

Глава 45. О списках

Все тело пробирает холод и страх. Меня пугает этот сумасшедший пустой взгляд, направленный как будто не на меня, а в самую мою душу. Неужели он понял? Увидел, что я не Адалия, что я попаданка.

 И что будет, если кто-то узнает об этом?

 Логично предположить, что если драконы считаются пришедшими из другого мира, то совсем безумной идея моего попадания не выглядит. Но как к этому отнесутся местные?

 — Мне кажется, вы ошиблись, — хрипло произношу я, отдирая пальцы служителя храма от себя. — Мне больно.

 Не скажу, что прям настолько, чтобы жаловаться, но почему-то именно эти слова приводят служителя в себя. Его взгляд становится осмысленным, он резко отдергивает руку и хмурится:

 — Прошу прощения, — произносит служитель, рассматривая ладонь, которой касался меня. — Я… сожалею. Но теперь вынужден буду сделать о вас запись.

 — Запись? — переспрашиваю я, все ещё не понимая, что происходит.

 Рина в растерянности смотрит на меня, а потом шепотом выдыхает:

 — Но ведь это только для девушек из семей аристократов. Адалия…

 — Видимо, не только, — строго смотрит на нее служитель. — Мы не можем проверить всех девушек королевства. Но такая сильная искра должна быть внесена в список.

 — Не надо никуда меня записывать, — первое оцепенение от шока проходит, и я начинаю понимать, что мне не очень нравится то, что происходит.