Эти слова Ленина, дошедшие до нас (и это стоит подчеркнуть!) в пересказе Луначарского, чрезвычайно примечательны, ибо касаются одного из самых темных и неясных эпизодов большевистской революции 1917 года, к тому же напрямую связанного с отношением Ленина к вопросам культуры и культурного наследия (в том числе и к Большому театру).

Высказывание Ленина подводит нас к ответу на важнейший вопрос: кто же стоял за бомбардировкой Кремля красногвардейцами? Кто санкционировал эту варварскую акцию? Этот эпизод оказался настолько болезненным и травматическим, что при советской власти на его обсуждение было наложено строжайшее табу. Официальные историки опровергали обвинение разрушения Кремля как основанное на “провокационных домыслах” и “ложных слухах”. Разумеется, если не было самих разрушений, то не могло быть и человека, за них ответственного.

Но разрушения были, и весьма серьезные. Снарядом была пробита глава Успенского собора. Сильно повреждены были Архангельский, Благовещенский и Верхоспасский соборы, а также Чудов монастырь. Артиллерия била по Беклемишевской, Никольской, Спасской, Троицкой и Тайницкой башням Кремля. Четырьмя артиллерийскими снарядами были уничтожены знаменитые часы на Спасской башне. Все эти боевые действия не были спонтанными или кратковременными. По свидетельствам очевидцев, артиллерийская стрельба была слышна в Москве на протяжении почти целой недели.

В своей “Повести о жизни” писатель Константин Паустовский передал обстрел Кремля с графической точностью: “…На севере, со стороны Ходынки, появился воющий звук снаряда. Он прошел над Москвой, и грохот разрыва раздался в стороне Кремля. Тотчас, как по команде, остановился огонь. Очевидно, и красногвардейцы, и юнкера прислушивались и ждали второго взрыва, чтобы понять, куда бьет артиллерия. И вот он пришел наконец, этот второй воющий и бесстрастный звук. Снова взрыв блеснул в стороне Кремля”[243].

* * *

Маловероятно, что подобная брутальная атака на Кремль осуществлялась по инициативе простых солдат, без распоряжения свыше. Понятно, что это были хаотичные дни, но действия красногвардейцев в этой ситуации представляются вполне организованными. Кто-то должен был решить, что захват Кремля следует осуществить любой ценой. Самым вероятным кандидатом, который мог распорядиться подобным образом, является Ленин. Это решение было политическим, и даже более того – идеологическим, а не военным. Восставшие хотели показать (и показали!), что в культуре царской России святынь для них не существует. Именно такой была идеологическая позиция Ленина. Он недвусмысленно сформулировал ее в своей написанной в конце 1913 года статье “Критические заметки по национальному вопросу”. В ней Ленин решительно открещивался от слепой лояльности к русскому культурному наследию: “Лозунг национальной культуры есть буржуазный (а часто и черносотенно-клерикальный) обман. Наш лозунг есть интернациональная культура демократизма и всемирного рабочего движения”. Ленин предлагал как “основную истину, азбучную для марксиста” положение о том, что любая национальная культура, а русская в особенности, есть “культура помещиков, попов, буржуазии”[244].

Именно такая идеологическая платформа позволила Ленину с легкой душой и чистой совестью санкционировать бомбардировку Кремля. Но Ленин был также и великим прагматиком, и, когда весной 1918 года советское правительство, спешно покинув Петроград, перебралось в Москву, Ленин был первым, кто отдал распоряжение о реставрации Кремля, с этого момента ставшего резиденцией большевистского руководства.

Показательно также, что после переезда в Кремль Ленин распорядился, чтобы часы на Спасской башне, разрушенные в результате артобстрела, были срочно отремонтированы, да так, чтобы их куранты играли “Интернационал”, взамен гимна “Коль славен наш Господь в Сионе”. В дополнение к этому он дал указание водрузить над Кремлем красное знамя, для чего в здании судебных установлений пришлось срочно сделать специальное гнездо.

Эти качества Ленина – фанатичного революционера-утописта и одновременно трезвого прагматика – лучше всех впоследствии охарактеризовал тот же Луначарский: “Ленин прямо говорил о том, что коммунист, не способный к полетам реальной мечты, т. е. широким перспективам, широким картинам будущего, – плохой коммунист. Но революционный романтизм органически сочетался в Ленине с крепчайшей практической хваткой. Вот почему в деле построения новой культуры его в особенности интересовали те задачи, которые являлись насущными задачами дня…”[245]

* * *

А о погибших юнкерах в разгромленной большевиками Москве быстро забыли. Оплакал их лишь популярный шансонье Александр Вертинский, написавший траурную песню, которая потом надолго вошла в его репертуар. Впервые он исполнил ее на своем концерте в легендарном ресторане “Славянский базар” (там некогда состоялась ставшая исторической встреча Станиславского и Немировича-Данченко, на которой они договорились о создании Художественного театра).

Выступление Вертинского было первым открытым концертом в Москве после бурных событий октября. Это появление популярного шансонье на эстраде тоже можно назвать в своем роде историческим. И не только потому, что оно впервые после октябрьского мятежа собрало московскую публику.

Артист Михаил Жаров вспоминал, что в небольшом, набитом битком зале сидели и стояли почти сплошь одни женщины, все в черных платьях и с креповыми траурными повязками на рукавах.

Обычно Вертинский – высокий, неправдоподобно худой, сильно напудренный и всегда серьезный – в белом декадентском костюме Пьеро, сцепив тонкие пальцы, с надрывом пел в маленьких кафе, где собиралась пестрая публика, которой было чем заплатить за бокал вина. Но тут он в первый раз вышел в черном фраке, на правом рукаве повязан черный бант.

Вертинский был бледен как мел и сказал: “Я спою вам песенку, посвященную погибшим мальчикам”. И зал впервые услышал ставшую впоследствии знаменитой песню, которую Вертинский исполнил с закрытыми глазами…

В зале раздались рыдания, на сцену полетели цветы. Но, когда Вертинский попытался продолжать, его остановил вышедший на авансцену рабочий-красногвардеец, объявивший растерянной публике: “Концерт продолжаться не будет! Граждане, соблюдайте спокойствие и приготовьте ваши документы!” В зале началась паника. Вертинский исчез. Это был его последний концерт в Москве. Вскоре Вертинский оказался в эмиграции…[246]

* * *