Элен молчала, с ненавистью глядя на своего «спасителя».

— Все зависит от того, что бы я сочла большим прегрешением перед Энтони: бежать с вами на подобных условиях или погибнуть там.

Лицо дона Мануэля исказилось, и он вышел, больше ничего не сказав.

Вот в таких «беседах» и проходило плавание к берегам острова, где правил отец капитана «Тенерифе». Как это иногда случается, даже полная неуступчивость женщины нисколько не охлаждает настойчивости мужчины. Если же мужчина от природы горяч, самоуверен да еще к тому же богат и знатен, то самый лютый холод, исторгаемый возлюбленной в его адрес, играет роль великолепного топлива для пылающего внутри у него костра.

«Да, — сказал себе дон Мануэль, — она действительно меня не любит». И сделал вывод: «Значит, надо заставить ее полюбить меня!» Будучи человеком неглупым, он понимал, что это совсем не просто, что это может занять немало времени, и, сидя у себя в каюте, занимался обдумыванием плана, при помощи которого можно было бы достигнуть столь фантастической цели.

Элен пребывала почти в полном отчаянии. Странным образом она вспоминала дни, проведенные в заточении в Мохнатой Глотке, почти как забавные. Громоподобность, дикость, зверская ревность дяди казались ей намного менее опасными, чем иезуитская обходительность и циничная рассудительность племянника. Завеса приличий приподнималась меж ними лишь изредка, и тогда Элен могла видеть оскал той ярости, что угрожала ей со стороны неутоленного самолюбия столичного щеголя.

Опасность стала ближе, опасность стала реальнее. Элен ощущала это всем своим существом. Она понимала, что дон Мануэль не остановится ни перед чем для того, чтобы потешить свое самолюбие. Положение усугублялось тем, что она не ощущала в себе прежних внутренних сил, которые позволяли ей легко парировать брутальные наскоки дона Диего. Поэтому Элен старалась не конфликтовать со своим элегантным тюремщиком по любому поводу, как это было в Мохнатой Глотке. И их совместные трапезы представляли собой не яростные перепалки, а почти молчаливое перетягивание невидимого психологического каната.

Племянник был и хитрей, и изощренней своего дяди, и поэтому словесные дуэли, если они возникали все же, были намного утомительней. Причем, что характерно, дон Мануэль не признавал права своей пленницы на одиночество. Как только у него возникало желание помучить ее, он без предупреждения заявлялся к ней в каюту с полным набором ехидства и ядовитых острот. И каждый раз Элен была готова к тому, что после испепеляющей словесной атаки он на нее набросится. Конечно, она собиралась сопротивляться, но заранее понимала, что всякое сопротивление будет безнадежным. Дон Мануэль найдет способ избежать печального опыта своего дяди. Элен чувствовала себя беззащитной, и ожидание того, когда это произойдет, изматывало ее не меньше, чем качка, потрепавшая «Тенерифе» в проливе Акадугу. Постепенно она начала удивляться тому, что мучитель так тянет.

Когда показались берега Санта-Каталаны, она вздохнула с некоторым облегчением — все же какое-то изменение. Хотя ничто не говорило о том, что на берегу власть дона Мануэля над нею станет меньше, чем на корабле.

Санта-Каталана представляла собой не слишком большой, но хорошо укрепленный город с преимущественно испанским населением. Он был построен на месте старинного индейского поселения, камни из развалин которого были частично использованы при возведении домов и храмов новых хозяев здешних мест. Положение города было очень выгодным во всех отношениях.

Впрочем, не о географическом положении Санта-Каталаны размышляла мисс Элен, когда вышла вслед за доном Мануэлем из кареты, остановившейся перед трехэтажным дворцом, выстроенным в классическом испанском колониальном стиле. Дворец стоял на одной стороне великолепно вымощенной площади, напротив величественного католического собора, и являлся резиденцией местного алькальда, другими словами — правителя.

Парадные двери дворца распахнулись, из них выбежала девушка в простом белом платье и с криком: «Мануэль!» — бросилась на шею дону Мануэлю.

— Аранта! — улыбнулся он. — Как ты подросла!

— Не смейся надо мной, — насупилась девушка, — я прекрасно знаю, что давно не расту.

— Сеньора Аранта де Амонтильядо, — продолжая улыбаться, сказал дон Мануэль, обращаясь к белокурой спутнице, — моя сестра.

Черноволосая девушка сделала книксен. У нее были простенькое наивное лицо и быстрые смешливые глазки.

— А это — мисс Элен Фаренгейт, дочь его высокопревосходительства губернатора Ямайки.

Элен ответила на приветствие девушки.

— Она приехала к нам в гости! — обрадованно воскликнула Аранта.

— Я бы выразился именно так, хотя у мисс Элен, возможно, несколько иной взгляд на это.

— Ой, Мануэль, у тебя всегда какие-то сложности. Пойдемте скорее наверх, папа ждет, вон он у окна.

В окне второго этажа действительно была хорошо различима фигура мужчины в пышном парике и с поднятой в приветствии рукой. Они вошли в дом, встреченные сначала приветствием стражников, а потом поклонами лакеев. Аранта все время щебетала, крутилась волчком от счастья, ластилась к брату и дружелюбно поглядывала на неожиданную гостью.

— Почему вы такая грустная? У нас хорошо, папа у нас такой добрый!

Единственное, чем могла ответить Элен, это улыбкой через силу.

Алькальд ждал сына в церемониальном зале, украшенном хрустальной вязью жирандолей. Паркет был в перламутровых напластованиях воска, нарочно не убираемых месяцами из-под светильников, — такова была европейская мода, и здесь ей старались следовать. Элен отметила про себя, что Санта-Каталана вряд ли превосходила Порт-Ройял размерами, но она явно шла впереди по роскоши и какой-то внутренней значительности. Все же испанцы появились в Новом Свете значительно раньше британцев и вросли в эту землю глубже.

Дон Франсиско был похож на своего одноглазого брата и общей крупностью, и тембром голоса, который он, правда, всячески старался сдерживать. Правитель колонии в здешних местах и в нынешние времена едва ли мог оказаться по-настоящему мягким человеком, это было бы противоестественно, но уж, во всяком случае, в его облике не было ничего звериного, несмотря на родство с доном Диего. И Элен оставалось надеяться, что ничего звериного не окажется у него и в характере. Впрочем, ни на что другое больше надеяться не приходилось.

— Познакомься, папа, это мисс Элен Фаренгейт, дочь губернатора Ямайки.

В отличие от своей дочери дон Франсиско не выразил особенной радости. Могло даже показаться, что он неприятно поражен этим известием. Он поклонился гостье и сухо сказал сыну:

— С приездом.

Очнувшись, Энтони огляделся, не поднимая головы с подушки. И сразу догадался, что находится не на корабле. На кораблях не бывает таких больших кают, и на кораблях не бывает так тихо. Скрипит такелаж, стучат каблуки по палубе, ругается боцман. И еще на корабле бывает качка; эта же комната, а вернее сказать, зала явно стояла на земле, и стояла прочно. Это ощущение прочности, устойчивости было Энтони приятно. Во время путешествия на Ямайку качка, даже самая легкая, доставляла ему неприятные ощущения — ему казалось, что сознание при каждом толчке как бы подходит к некоему краю и готово выплеснуться.