Раздался писк отключения, и Вареный сказал сам себе:

- Ну вот. Хоть одна польза от Басмача получилась. Сам сдох, а меня выручил.

Послышался шорох, потом Вареный хмыкнул и сказал:

- Та-ак… Значица, Вадим Смолин… Ишь ты, бля, сколько у тебя денег-то, Вадим Смолин! Ну, спасибо и на этом.

Раздались удаляющиеся шаги, и Знахарь, глубоко вздохнув, понял, что он остался на линии в одиночестве.

Медленно опустив руку, он посмотрел на трубку, все еще связывавшую его с мертвым Вадиком и, широко размахнувшись, изо всей силы бросил ее в стену. Стена была сделана из гипсокартона, поэтому трубка вместо того, чтобы брызнуть во все стороны мелкими кусками, воткнулась в гипсовую плиту и застряла в ней. Знахарь почувствовал себя куском никчемного дерьма и, жутко сморщив лицо, подошел к дивану и бросился на него лицом вниз.

Маргарита, наблюдавшая за происходящим из кресла, не издала ни звука. Она молча смотрела на Знахаря, и ее лицо было похоже на грустную икону.

От забытой на сковороде рыбы шел густой синий дым.

Глава 2. Марафет и Маргарита

Марафет сидел за столом и задумчиво вертел в руках бумажник Вадика.

Напротив него, с трубкой около уха, расположился Володенька, который внимательно слушал своего телефонного собеседника и делал короткие заметки в блокноте. Марафет следил за ним, не переставая водить пальцем по потертой коже бумажника. Наконец Володенька закончил разговор и положил трубку.

- Ну, что там? - нетерпеливо спросил Марафет. Володенька убрал ручку в нагрудный карман рубашки и сказал:

- Этот Смолин прибыл из России одиннадцать дней назад в составе частной туристской группы. Всего их было пять человек - трое мужчин и две женщины. У одного из мужчин искусственный глаз. Все они направились в Нью-Йорк и, похоже, где-то там и остановились.

- Та-ак… Так, - сказал Марафет, посмотрел на бумажник и бросил его на стол, - и после этого началось. Разборка в Майами, фокусы с моими счетами… Да, Володенька, пожалуй, ты прав. Этот, с одним глазом - Знахарь. Больше быть некому.

- Да, Георгий Иваныч, некому, - подтвердил Володенька. - А ты знаешь, что теперь он сидит в «Одессе» и рулит нью-йоркской братвой?

- Что-то слышал… Так это, значит, серьезно?

- Серьезнее некуда. Он занял место Алекса, и никто даже не пикнул.

- Никто не пикнул… Ладно, блядь, посмотрим. Значит, получается так, что этот хакер работал на него.

- Получается так, - согласился Володенька, - именно так.

- Ну что же, - Марафет встал и посмотрел на Володеньку взглядом маршала Жукова, - значит, там, в «Одессе» этой, он и сдохнет. Я не позволю всяким выскочкам хозяйничать тут и опускать меня на бабки. Собирай людей, Володенька.

Володенька кивнул и вышел из кабинета.

* * *

- Ты только посмотри на эту парочку! - сказал Костя, который стоял у приоткрытой двери и выглядывал в зал.

Заинтригованный Знахарь, подойдя к двери, выглянул из кабинета и убедился, что посмотреть и в самом деле было на что. В этот вечер в «Одессе» было назначено «мероприятие», о чем гласила висевшая на дверях табличка.

Возможно, американец, если бы смог прочесть эти непонятные и странные буквы, решил, что ресторан закрыт на дезинфекцию, или на ремонт, или на обыск, но любому советскому человека слово «мероприятие» в данном случае говорило совсем о другом. И уж, конечно же, вовсе не о том, что в помещении ресторана кем-то принимаются какие-то меры. Просто в «Одессе» справляли свадьбу.

Столы с праздничной снедью, составленные буквой «П», были застелены пока еще белоснежной скатертью, которой уже недолго оставалось хранить свою крахмальную чистоту. Как художник, подойдя к свежему, еще нетронутому холсту, раздумывает, прежде чем положить первый мазок, так и родственники с гостями замерли в почетном карауле над столом, внимая плоскому красноречию и сальным намекам профессионального тамады, нанятого за пятьсот долларов.

Тамада был плотненьким и румяным брюнетом с проседью, он живо поворачивался во все стороны, как бы стараясь успеть одарить своим профессиональным ленконцертовским радушием всех присутствовавших, и на его бывалом лице, как на старых потертых ботинках, начищенных восстанавливающим кожу кремом, отражалась вся его богатая свадьбами и похоронами биография.

Гости были самыми обычными. Старые нарумяненные самки, бывшие кому-то мамашами, а кому-то и бабками, плотные тетки в шелковых платьях и с высокими, покрытыми лаком, прическами, их мужья, которые перемигивались, имея в виду, что сейчас можно будет, невзирая на жен, поддать как следует, дальние родственники, которые, пытаясь скрыть неловкость, строили из себя бывалых и свойских ребят, длинные юнцы в нелепых пиджаках, чьи-то дочери, вызывавшие у присутствовавших холостяков совершенно определенные соображения, не идущие, впрочем, дальше опрокидывания на стол в подсобке, в общем - самые обычные свадебные гости.

Во главе стола торчали жених с невестой.

Невеста была рослой и полной брюнеткой третьего срока, с большими пухлыми пальчиками, округлыми плечами, многолитражным бюстом, который мог принимать любую форму, и просторной мягкой спиной, плавно переходящей в широкий круп. Ее лицо было тщательно затонировано, что создавало контраст с натуральным цветом дородной, но вялой шеи и полуобнаженных покатых плеч.

Жених был невысоким, чернявым и шустрым. По весовой категории он не дотягивал до своей избранницы разряда на четыре, но его это, судя по всему, ничуть не смущало. Он бойко стрелял глазами по сторонам, время от времени поднимая многообещающий взгляд на свою старательно смущавшуюся невесту, кивал в ответ на поощрительные гримасы мужчин, улыбался прожженым теткам, бросавшим на него призывные взгляды, в общем - вел себя опытно и непринужденно.

Речь тамады окончилась отработанным на сотнях свадеб и надежным, как топор палача, тостом, и все неожиданно для самих себя закричали «горько». Жених с невестой посмотрели друг на друга, невеста наклонилась, и они поцеловались. Кто-то из гостей начал громко считать, на него шикнули, и тут оркестр вдарил по Мендельсону.

Знаменитый марш слушали, как гимн Советского Союза на партийном съезде - стоя и молча. Наконец музыка смолкла, и тамада произнес поставленным баритоном:

- А теперь прошу дорогих гостей к столу!

Дорогие гости быстро уселись, и зал наполнился лязганьем вилок, звоном посуды, невнятными, но оживленными разговорами о «вон той тарелке с салатом», и, наконец, невинная белизна крахмальной скатерти была нарушена первым мазком селедки под шубой, которую не удержал на ложке один из гостей. Как иной художник не знает, что окажется нарисованным на его картине в конце работы, так и по началу свадьбы было невозможно было определить, в какие дивные узоры сложатся винные и салатные пятна на скатерти к концу вечера. Все зависело от вдохновения.