— Пьетро, поверь мне на слово: лгать — дурная привычка. Тебе было что сказать. И не только доблестному Марцилио, — прищурился Кангранде.

Пьетро почувствовал, как заливается краской.

— Я там самый младший…

— Марцилио старше тебя всего года на два, манерам же его далеко до твоих. Так о чем ты думал?

— Я… я думал о звездах, что определяют людские судьбы, — промямлил Пьетро. — Вы спрашивали, где грань между свободной волей и толкованием предначертанного небом. Я думаю… — Пьетро замолк. Ему не хватало слов, чтобы выразить свои мысли. Однако Скалигер терпеливо ждал. — Я думаю, эта грань не такая четкая, как кажется. Человек не может противиться предопределенному свыше — как моряк не может по своей воле остановить шторм, — однако он может сам решать, как противостоять стихии.

Кангранде мигом уловил мысль Пьетро.

— Ты хочешь сказать, что, хотя звезды и указывают моряку путь, он сам решает, следовать их совету или не следовать?

Пьетро кивнул.

— Но я говорю не только о карте. Судьба ставит у нас на пути препятствие. Мы же сами решаем, повернуть назад, обойти его или взять штурмом. В этом проявляется свободная воля. Мы не можем помешать судьбе принять решение, однако можем не согласиться с ее решением.

Пьетро осекся, сообразив, как глупы его слова. Кангранде, однако, мысленно поворачивал их так и эдак, словно они были достойны подобных размышлений. Наконец Кангранде проговорил:

— Человек, стало быть, отвечает за свои поступки, но не за свою судьбу.

— Это только предположение, мой господин, — поспешно произнес Пьетро.

Задумчивости Скалигера как не бывало.

— Это блестящее предположение, синьор Алагьери! Жаль, что ты не высказал его за ужином. Всем этим воинам, дипломатам и поэтам, вместе взятым, не измыслить ничего подобного. В тебе, мальчик, мудрость старика.

— Тебя это удивляет? — зазвенел насмешливый женский голос. Пьетро резко обернулся.

— А, донна Катерина! — Появления сестры было достаточно, чтобы к Кангранде вернулась обычная язвительность. — Разумеется, этот юноша проявляет мудрость во всем, кроме одного — ему до сих пор хочется, чтобы я оставался в живых.

— С возрастом это пройдет, — заметила донна Катерина. Распущенные волосы ее, перехваченные единственной черной лентой, покрывали спину, как плащ.

Пьетро неуклюже поднялся. Его усилия были вознаграждены беглым кивком; затем донна да Ногарола снова перевела взгляд на брата.

— Если тебе уже надоело упиваться собственным философским настроем, могу сообщить новость.

— Все готово?

— Да. Хочешь, я поеду?

— Чтобы ты в такую погоду тряслась по дороге, а потом, чего доброго, умерла от простуды? — Кангранде сделал страшные глаза. — Дани за что! Баилардино мне этого не простит.

— Тогда я одолжу тебе свое здоровье в обмен на нежные чувства к моему мужу.

— Он меня вырастил. Лишь благодаря ему я стал тем, что я есть.

— Пожалуй, на каждый твой день рождения нужно преподносить ему подарок. Что бы такое выбрать?

— Может, кинжал?

На ослепительную улыбку Кангранде Катерина ответила не менее ослепительной улыбкой.

— Милый брат, ты читаешь мои мысли. Однако кинжал, который убьет моего мужа, должен быть заострен с обеих сторон, чтобы заодно пронзить и мое сердце.

Как и прежде, Пьетро не мог уловить сути разговора. Перебрасываясь загадочными фразами, брат и сестра словно чистили луковицу — под одним слоем непременно открывался другой. Постороннему ни за что было не догадаться, что окажется в самой середине. Наверняка что-нибудь скверное, если не сказать грязное.

— Значит, снова сидеть дома, — вздохнула Катерина. — Похоже, я у тебя впала в немилость.

— Дорогая моя, не надо бы тебе этого говорить… Ты же знаешь, я люблю тебя больше всех на свете.

— Итак, кого ты решил отправить в опасный путь?

— Никого.

Донна Катерина нахмурилась.

— Ты передумал?

— Вовсе нет. Я не собираюсь никого отправлять — я поеду сам.

Катерина не скрывала неодобрения.

— Тебя хватятся.

— Могу же я напиться пьяным. Могу же я уединиться в часовне для молитвы — или для оргии. Придумай что-нибудь сама. У тебя ведь богатое воображение.

— Моему воображению уже не угнаться за твоей взбалмошностью. Хорошо, я стану пауком и сплету для тебя паутину лжи. Но тебе нельзя ехать одному.

— Нельзя или можно, это я сам решу.

— И меня не послушаешь?

— Не послушаю.

Взгляды их столкнулись, но выдержали столкновение.

Пьетро не знал ни куда собрался Кангранде, ни почему донна Катерина сама хотела поехать. Он знал только одно: как велико его желание быть им полезным. И, не успев сообразить, что делает, Пьетро произнес:

— Я поеду с вами, мой господин.

Брат и сестра обернулись. У Пьетро от их взглядов мурашки побежали по спине. Тем не менее он продолжал:

— Я вполне здоров, а в постели лежать больше не могу. Бездействие сводит меня с ума. Я хочу что-нибудь сделать.

Кангранде и Катерина переглянулись.

— Я буду рад попутчику, — произнес Кангранде. — Однако я не хочу, чтобы ты тряской разбередил рану или простудился под дождем. Предстоит долгий путь. Мы вернемся в лучшем случае утром. Если вообще вернемся, — зловеще добавил он.

— Для меня честь быть вам полезным, мой господин.

— Ты не ответил на мой вопрос, Пьетро, — сказал Кангранде.

— Чтобы получить ответ на вопрос, следует задать вопрос, — строго произнесла Катерина. Она приблизилась к Пьетро и положила ему на плечо свою легкую ладонь. Ее дыхание слегка отдавало разогретой с пряностями мальвазией; этот запах смешивался с тонким ароматом лаванды. Перспектива всю ночь мокнуть под холодным дождем тотчас показалась юноше весьма радужной. — Синьор Алагьери, мы хотели знать, вполне ли вы здоровы.

— Вполне, донна да Ногарола.

— Эта поездка — тайна, хотя последствия ее станут известны всем. Все, что вы здесь слышали и еще услышите, должно оставаться sub rosa.[36]

— Или, как говорили греки, herkos odonton, то есть за зубами, — добавил Кангранде.