Я рассказал ему кое-что про Ричарда Термена, и про его покойную жену, и про человека, которого мы видели на боксе в Маспете. И показал портрет.

— Очень похож, — сказал он. — Неужели тот, кто это нарисовал, никогда не видел этого человека? Вот не подумал бы, что такое можно сделать.

Я спрятал портрет, и он спросил:

— Ты веришь в ад?

— По-моему, нет.

— Тебе повезло. А я вот верю. Верю, что там уже и для меня готово местечко — кресло у самого огня.

— Ты в самом деле в это веришь, Мик?

— Не знаю, как насчет огня или чертенят с вилами. Но я верю, что каждого что-то ждет после смерти, и, если при жизни ты был дурной человек, тебя не ждет ничего хорошего. А я не святой.

— Нет.

— Я убиваю людей. Я делаю это только по необходимости, но я веду такую жизнь, что приходится это делать. — Он пристально посмотрел на меня. — И я не имею ничего против того, чтобы убивать. Бывает, что я от этого получаю удовольствие. Понимаешь?

— Да.

— Но убить жену ради страховки или убить ребенка ради развлечения… — Он нахмурился. — Или взять женщину против ее воли. А на это способно больше людей, чем ты думаешь. Ты скажешь, что это только извращенцы, но мне временами кажется, что это половина человечества. Мужчин, во всяком случае.

— Знаю, — сказал я. — Когда я учился в Академии, нас учили, что изнасилование — вовсе не сексуальное преступление, что его совершают в припадке гнева, направленного против женщин вообще. Но потом я перестал этому верить. В наши дни половина изнасилований случается просто потому, что так сложились обстоятельства — подвернулась возможность трахнуть женщину, не пригласив ее сначала пообедать. Идешь на грабеж или кражу со взломом, тебе попадается женщина, она тебе по вкусу, так почему бы ее не трахнуть?

Он кивнул.

— Был у меня один случай, — сказал он. — Как вчера ночью, только по ту сторону Гудзона, в Джерси. Торговцы наркотиками, жили в отличном загородном доме, и нам надо было уничтожить всех, кто там был. Мы это знали еще до того, как вошли. — Он отхлебнул виски и вздохнул. — Нет, я уж точно попаду в ад. Конечно, они тоже были убийцы, но ведь это не оправдание, верно?

— Может быть, и оправдание, — сказал я. — Не знаю.

— Нет, не оправдание. — Он поставил стопку на столик и положил руку на бутылку, но наливать не стал. — Так вот, я только что пристрелил хозяина, а один из наших пошел искать, где у них еще деньги, и тут я слышу крик в другой комнате. Вошел туда и вижу, что он лежит на женщине, задрал ей юбку и порвал белье, а она отбивается и кричит. «Слезай», — говорю я ему, а он смотрит на меня, как на психа. «Отличная баба, — говорит. — И все равно мы ее убьем, так почему бы не трахнуть сначала, пока она еще на что-то годится?»

— Ну и что ты сделал?

— Врезал ему ногой, — ответил он. — Так врезал, что сломал три ребра, и тут же выстрелил ей промеж глаз, потому что она уже натерпелась и больше ей мучиться незачем. А потом поднял его и швырнул о стену, а когда он начал падать, дал еще по роже. Я хотел его убить, но все знали, что он работает на меня, и это было все равно что оставить свою визитную карточку. Я увез этого парня оттуда, выдал его долю и нашел врача, который умеет держать язык за зубами, чтобы тот наложил ему повязку на ребра, а потом выгнал его. Он был из Филадельфии, и я велел ему возвращаться туда, потому что в Нью-Йорке ему больше делать нечего. Уверен, он и по сей день не понимает, что такого сделал. Ей же все равно умирать, так почему бы сначала не попользоваться? А почему бы тогда не поджарить ее печенку и не съесть, чтобы не пропадала?

— Замечательная мысль.

— Господи Иисусе, — сказал он, — мы ведь все умрем, правда? Почему бы тогда не делать друг с другом все, что нам вздумается? Так, что ли? Так устроен мир?

— Не знаю я, как устроен мир.

— И я тоже не знаю. И не могу понять, как ты можешь держаться на этом блядском кофе. Клянусь, я бы не смог. Если бы не вот это…

Он налил себе еще.

Потом мы говорили о чернокожих. Он их недолюбливает, и я спросил почему.

— Ну, кое-кто из них еще ничего, — сказал он. — С этим я готов согласиться. Как звали того, которого мы встретили на боксе?

— Чанс.

— Он мне понравился, — сказал он. — Но согласись, он совсем не такой, как остальные. Образован, из приличного общества, специалист.

— Ты знаешь, как я с ним познакомился?

— Должно быть, у него в галерее? Или, кажется, ты говорил, что вы познакомились на боксе?

— Познакомились-то мы на боксе, но это было деловое свидание. Тогда Чанс еще не торговал произведениями искусства. Тогда он был сутенером. Одну из его девок убил какой-то псих с мачете, и он нанял меня, чтобы я разобрался в этом деле.

— Так он сутенер?

— Теперь нет. Теперь он торгует произведениями искусства.

— И дружит с тобой.

— И дружит со мной.

— Странный у тебя выбор друзей. Чего ты смеешься?

— «Странный выбор друзей». То же самое мне сказал один мой знакомый полицейский.

— Ну и что?

— А то, что он имел в виду тебя.

— Ах, вон оно как! — Мик рассмеялся. — Ну что ж, тут не поспоришь, верно?

В такую ночь хорошо рассказывать всякие истории, и помолчать в промежутках между ними тоже хорошо. Мик рассказал мне про своих отца и мать, давно покойных, и про брата Денниса, который погиб во Вьетнаме. У него были еще два брата, один адвокат и торговец недвижимостью в Уайт-Плейнз, другой торговец автомобилями в Медфорде, штат Орегон.

— По крайней мере, был тогда, когда я в последний раз получил от него весточку, — сказал Мик. — Он собирался стать священником, Фрэнсис то есть, но продержался в семинарии всего год. «Я понял, что слишком мне дороги девчонки и вкус вина». Черт возьми, как будто нет таких священников, кто и тем, и другим пользуется вовсю. Он занимался всем понемножку, а два года назад оказался в Орегоне, где торговал «плимутами». «Здесь здорово, Мики, приезжай повидаться». Но я так и не приехал, и теперь он, возможно, перебрался куда-нибудь еще. Я думаю, он, бедняга, все еще жалеет, что не стал священником, хоть уже давно потерял всякую веру. Понимаешь?

— Кажется, да.

— Ты рос католиком? По-моему, нет.

— Нет. В семье были и католики, и протестанты, но по-настоящему верующих не было. Меня не приучили ходить в церковь, и теперь я не знаю, в какую должен бы ходить. У меня даже был один дед — наполовину еврей.

— Разве? Так ты мог стать адвокатом вроде Розенстайна.

Он досказал историю, которую начал рассказывать в четверг вечером, — про человека, у которого была фабрика в Маспете, где собирали машинки для вынимания скрепок. Этот человек проиграл много денег и попросил Мика сжечь его фабрику, чтобы получить страховку. Человек, которого нанял Мик, перепутал и сжег дом напротив. Когда Мик объяснил ему, что он ошибся, тот сказал, что это не проблема, он завтра же вечером пойдет туда и сделает все как надо. И предложил дополнительную услугу — он сожжет еще и дом, где живет хозяин фабрики, и ничего за это не возьмет.