Для заглавной героини Медеи, пожилой гречанки, чья жизнь пришлась на большую часть ХХ века, именно здесь сосредоточена цивилизация. Медея всю жизнь живет в Крыму и никогда не была в Москве. Вся ее семья и соседи-неславяне собираются вокруг нее. У нее нет собственных детей, но она рада всем своим племянницам, племянникам и их детям, которые приезжают к ней на летние каникулы. Этот большой клан и есть ее дети.

Из-за своей сложной истории как колонии многочисленных империй южное побережье Черного моря стало важнейшим символом современной российской идентичности. В древние времена оно было усеяно греческими торговыми поселениями, затем заселено скифами и хазарами, а намного позже – татарами и турками. Петр I безуспешно пытался присоединить часть побережья к растущей Российской империи. Екатерина II в 1780-х годах успешно завоевала и присоединила к империи Крым. Черное море стало центральным элементом имперского строительства и важным шагом к реализации величайших амбиций императрицы по освобождению православного христианского Константинополя от османских турок. Любопытно, что Черноморье отражено в планировке Екатерининского парка в Царском Селе, где на одном берегу Большого пруда представлены такие экзотические сооружения, как, например, Чесменская колонна, Турецкая баня, Пирамида, Красный (Турецкий) каскад [Roosevelt 1995: 37]. Цель защитить православных в Османской империи привела к последней великой войне в этой точке пересечения империй, Крымской войне (1853–1856). Николай I, хотя в конечном итоге проиграл войну и утратил право защищать православных христиан, оберегал российское побережье от турок, англичан и французов.

История редко упоминает о неоднократных попытках выселить из Крыма татар в XIX веке, но гораздо более всеобъемлющей и жестокой была депортация крымских татар при сталинском режиме: обвинив крымских татар в сотрудничестве с нацистами, Сталин приказал в мае и июне 1944 года депортировать около 200 тыс. советских граждан крымско-татарского происхождения [Knight 1993: 127]. После Второй мировой войны и смерти Сталина Крым стал местом внутрисоветской перекройки территорий. В 1954 году Н. Хрущев подарил Крым своей родной Украине и приступил к заселению его украинцами [Taubman 2003: 186][90]. После распада Советского Союза в 1991 году Крым стал плодом дальнейших разногласий. Советский Черноморский флот был частично пришвартован в Крыму, а Россия и Украина ссорились из-за будущей собственности. Кроме того, Крым провозгласил свою автономию 5 мая 1992 года, хотя впоследствии выразил согласие остаться автономной частью Украины[91].

Черноморское побережье – важная часть воображаемой географии в русской литературе. В романтический период он создавал экзотический, «восточный» литературный колорит. В первую очередь мы имеем в виду поэму Пушкина «Бахчисарайский фонтан» (1823) и жутковатую повесть Лермонтова о контрабандистах «Тамань», где этот край империи предстает неким «адским» местом, которое живет собственной, грешной жизнью. К началу ХХ века Южный берег Крыма стал популярным курортом – в том числе Ялта, о которой весь мир узнал из чеховского рассказа «Дама с собачкой» (1899). В 1860-е годы царская семья построила себе летний дворец в Ливадии, а позже русский литературный бомонд облюбовал Коктебель, где строил затейливые дачи.

Важно отметить, что после Второй мировой войны Крым стал излюбленным туристическим направлением для русских и украинцев. В некотором смысле можно сказать, что это была своего рода «потемкинская деревня»: Крым с его средиземноморскими красотами позиционировался как курорт, а ужасные общественные потрясения XIX и XX веков были упрятаны поглубже. В оттепель 1960-х курортные места Абхазии, Крыма (особенно Ялта и Коктебель) и российской части Черноморского побережья (в частности, Сочи) стали популярным местом действия в литературе. Одно из самых значительных «черноморских» произведений – рассказ Василия Аксенова «Перемена образа жизни» (1961), где подчеркивается нереальность и нездешность черноморского курорта Гагры с его пальмами и южным теплом. В своем романе-фантазии «Остров Крым» Аксенов представил, что могло бы произойти, если бы после 1920 г. Крым остался независимым от Советской России, управляемым русской аристократией островом. В книге изображен богатый средиземноморский курорт, напоминающий Ливан 1960-х годов.

В первое постсоветское десятилетие помимо романа Улицкой «Медея и ее дети» появилось несколько замечательных произведений, где Черноморское побережье предстает некоей пустотой, которую герои из других мест заполняют своими желаниями и стремлениями. Вслед за романом Аксенова выходят два произведения, выдвигающие на передний план неявные, нетуристические стороны региона. И повесть Н. Садур «Юг» (1992), и «Жизнь насекомых» Пелевина разворачиваются на полуразрушенном и неопрятном побережье. Садур пишет об опыте северянки Оли, которая приезжает в Сочи, чтобы восстановить здоровье. Увиденное отталкивает: Оля потрясена грязью и мусором, слухами об облучении, странными языками, которые она слышит вокруг себя, дикими детьми чужих людей, «кавалерами», которые ее преследуют. Сама Оля вначале становится яростно агрессивной, а в конечном итоге ускользает в безумие.

Воображаемый черноморский юг Улицкой символизирует две разные идентичности. В «Медее и ее детях» изображен древний и идиллический Крымский полуостров, а побережье в «Казусе Кукоцкого» – это северо-западное побережье, пустынный закоулок в районе Одессы. В обоих случаях Улицкая изображает побережье проблемным, колонизированным местом, дающим повод усомниться в официальной версии советской истории и переоценить ее. Вводя в повествование нонконформистские голоса разных этнических групп, полов и поколений, она ставит перед собой цель воспеть периферийный мир с его множеством культур и потенциалом для альтернативных точек зрения.

В книге «Местонахождение культуры» (Th e Location of Culture) Бхабха утверждает, что одной из структурных осей, в соответствии с которыми колонизаторы оправдывают колонизацию, является противостояние между доминирующими, колонизирующими культурами, которые утверждают, что имеют историю, и теми, которые, по утверждению тех же самых доминирующих культур, истории не имеют. Колонизатор утверждает, что колонизируемая культура статична [Bhabha 2004: 54]. Мы уже отмечали, насколько сложным в это смысле был опыт российской колонизации.

В романе «Медея и ее дети» Улицкой удается заострить внимание читателя на живой памяти древних народов Крыма. Символом этой памяти является заглавный персонаж, Медея, чей старинный греческий диалект несет в себе слои истории. Медея была «последней чистопородной гречанкой в семье, поселившейся в незапамятные времена на родственных Элладе Таврических берегах» (M, 3). Она говорит так, будто слова все еще непосредственно связаны с вещами и действиями и практически не несут абстрактных или метафорических обертонов. Так, в ее «изношенном, полнозвучном языке» слово «метафорисис» – «метафора» – сохранило «изумительную буквальность» и означает «перевозку» (М, 3).

Этот древний язык также проясняет смысл фамилии Медеи, Синопли, которая имеет два греческих корня. Приставка «sin-» или «syn-», означающая «с», «вместе», объединяется с корнем «p-l»: «полис», «город», «сообщество». Эти корни напоминают о большом человеческом сообществе, которое остается единым, несмотря на военную разруху и преследования. Семейная история семьи Синопли уходит гораздо дальше в прошлое и обещает