Первый тур удался. Но потом я опустила руки, всего на долю секунды.

— Вы хотите задушить мою лошадь? Как? Не давить на шею Ады. Запомните на всю жизнь — никогда никакого насилия! Легко, рука должна парить. Только прислонить руку к шкуре, как к горячей печке. Понятно? Это знаменитая теория кафельной печи. Что? Вы такой не знаете? Теорию кафельной печи? Никогда о ней не слышали? Невероятно. В Австрии и впрямь живут по ту сторону луны. В Венгрии это знает любой ребенок.

Это продолжалось, как мне казалось, целую вечность. Генералу все не нравилось. А если я осмеливалась спрашивать, в ответ я слышала: «Тихо! Здесь говорю только я!» Лишь присутствие Габора помогло мне пережить этот час. Наконец-то мучения мои закончились.

— Достаточно! Можно слезать! — воскликнул господин барон и помог мне слезть с лошади.

Я стояла на песке с дрожащими коленями и не отваживалась взглянуть на Габора. Он наверняка был в ужасе от моей бездарности. Это был мой первый и последний урок верховой езды. Я не справилась.

В этот момент вернулась Эрмина, весьма озабоченная, не переломала ли я себе кости. Она подоспела как раз вовремя. Никогда еще я так не радовалась встрече с нею.

— Да, но… что с твоей прической? — Она с испугом оглядела меня с головы до ног. — Бога ради, детка! Ты не свалилась?

— Почти. Но у меня все болит.

— Бедняжка, — Эрмина потрепала меня по щеке, обняла и обратилась к мужчинам: — Ну, как все прошло? Не слишком плохо?

— Ада все выдержала, — последовал краткий ответ генерала. — Но ребенок, я имею в виду вашу голубку, не выносит серьезных слов. Вы ее чересчур изнежили, моя дорогая, в Вене у этого фабриканта фесок.

— Фабрикант фесок — это не гусарский генерал, — запальчиво воскликнула Эрмина, выпустив меня. — Он не орет, как на военном плацу. Я слышала, до того как вошла сюда. Вы рычали и бесновались, но Минка моя, в конце концов, не рекрут!

— К сожалению, — парировал Его Превосходительство и нежно похлопал Аду по шее. — Если бы она была рекрутом, то можно было бы орать по-настоящему. А так приходится прикусить себе язык, чтобы не ранить нежную душу.

Я положила голову на плечо Эрмины. Если бы она знала, какие слова были брошены мне в лицо! Я тихо всхлипнула. Эрмина успокаивающе погладила меня по голове.

— Всадники не плачут, — прокомментировал генерал и протянул Аде сахар. — Человек с кавалерийским духом не знает боли.

— Но она не мужчина, — раздраженно сказала Эрмина. — Она старается изо всех сил, разве вы не видите? Предлагаю покончить с экспериментом. — Она направилась к Габору, забрала у него мою шляпу, которую тот весь урок держал в левой руке, и, достав длинную шпильку из шелкового ридикюля, заколола мои локоны. — Скачки — это не для моей девочки!

— Ошибаетесь, — произнес генерал с сатанинской ухмылкой, — gutta cavat lapidem! Капля камень долбит. Я добьюсь от вашей голубки успеха.

— Но не такими драконовскими методами! Нельзя ли быть чуть более галантным? Тональность делает музыку.

Генерал подавил усмешку:

— На все есть своя причина, дорогая моя. Не надо горячиться!

— Какова же это причина, позвольте спросить?

— Она будет вам изложена, дорогая кузина, позже — не так ли, Габор? А пока должна оставаться тайна.

Эрмина на мгновение задумалась:

— Но завтра устроим перерыв на один день. Девочке нужен отдых!

— Тут вы жестоко ошибаетесь. — Генерал кивнул в мою сторону. — Завтра мы только начинаем по-настоящему. Не забудьте захватить две книги.

— Две книги? — удивилась Эрмина. — Зачем?

— Две книги! И я хотел бы просить вас быть точно в то же время. — Он поклонился Эрмине, его раскосые черные глаза глядели на нее с лукавством. — Это было великолепно. Целую ваши нежные ручки. Габор, пошли. Позвольте откланяться. Адье.

— Адье, сударыни. — Габор держал Аду в поводу. Молниеносно приложив средний и указательный пальцы свободной руки к губам, он глубоко втянул воздух, будто курил.

Я поняла. Весточка. В гильзе от сигары. Под пальмой. Я украдкой кивнула и обернулась на Эрмину. Та ничего не заметила.

Габор улыбнулся мне на прощание. Все та же знакомая улыбка, тот же обожающий взгляд. Как всегда. Значит, он все же не презирает меня окончательно? Это было просто чудо.

С истерзанным телом, но немного успокоившись, я, опираясь на руку Эрмины, поплелась к воротам манежа.

«Вас подвергают испытанию. Выдержка и отвага. Omnia vincil amor».

Вот такие слова нашла я под пальмой на следующий день. Значит, это была только игра.

Генерал на самом деле не сердился, он только делал вид. Он не хотел обидеть меня по-настоящему, он хотел только знать, как далеко он может зайти, прежде чем я сломаюсь и начну рыдать. Но зачем это новое испытание? Мне и без того было невероятно трудно подавить панический страх перед лошадьми и решиться на уроки верховой езды. Вот и пойми этих взрослых.

Во всяком случае, я была предупреждена, и следующий урок проходил уже легче. Едва я оказалась в седле — на этот раз мне помогал Габор, и его близость очень воодушевляла, — едва он расправил складки моей амазонки, которая была по-старомодному длинной и почти волочилась по земле, как Его Превосходительство зажал у меня под мышками принесенные книги, одну слева, другую справа, вложил в руки повод и выжидающе отступил назад.

— Прошу прощения. Я не хотела бы затруднять вас, но так я не могу двигаться, — слабо запротестовала я.

— Чушь, — пророкотал генерал, — именно так надо ездить верхом. Она что, не понимает? Книги мешают оттопыривать локти, ведь она не хочет выставить себя на посмешище перед всем городом. Она же не обезьяна в цирке. Локти должны плотно прилегать к туловищу. И лучше привыкать к этому сразу же.

Я старалась изо всех сил. И все же время от времени один из томов выскальзывал и падал в песок. Габор поднимал его, передавал своему папа́, а тот с жуткой бранью засовывал книгу мне обратно под мышку.

— Сука, — заорал он, когда я в третий раз выронила книгу, — язви ее в зад. До сих пор не научилась.

И он уставился на меня своими раскосыми глазами, ожидая реакции. Но она не последовала.

Слезы? Они прошли. Брань становилась все свирепее, голос все громче — я сохраняла благородное хладнокровие. Ночью я дала себе клятву — пока я жива, Зольтан фон Бороши никогда больше не увидит меня плачущей.

Габор тайком кивнул мне. Генерал ухмыльнулся. Но тон так и остался грубым, и на следующий день, и через день, — вся первая неделя прошла под вульгарные окрики. К мукам душевным прибавились муки телесные: болело все! Каждый мускул.

Любое движение причиняло адскую боль. Все тело ныло. Казалось, руки пронзают иголки, а в спину всадили нож — никогда не было мне так худо.