— Бруно, отчего же вы не спрашиваете меня о своей матери?

Отец Бенедикт опустил руки; его лицо все еще оставалось смертельно бледным.

— Я знаю, что всегда существовала лишь одна графиня Ранек, — возразил он, — и эта графиня — не моя мать. Не говорите мне ничего больше, не заставляйте меня презирать память той, которую я чтил в душе, как святыню.

— Презирайте кого-нибудь другого, но не свою мать, она этого ничем не заслужила, — строго проговорил Бернгард. — Она была законной женой графа, точно так же, как вы были его законным сыном. Ваш дядя прелат расторгнул брак, совершенный перед алтарем церкви, он нарушил все божеские и человеческие законы. Теперь ему, конечно, не удалось бы сделать то, что возможно было раньше...

Отец Бенедикт вскочил со стула. Прежнее выражение стыда и отчаяния уступило место еле сдерживаемому гневу.

— Мои родители были повенчаны? — спросил он.

— Да. Однако успокойтесь, Бруно, иначе вы ничего не поймете из того, что я собираюсь рассказать вам.

Совет был хорош, но оказался бесполезным. Несмотря на все старание, Бруно никак не мог побороть свое волнение.

— Помните, я сказал вам в тот день, когда вы отправлялись в Р., что вы мне кого-то напоминаете? Я прекрасно знал, кого — вашу мать, но меня интересовало, имеете ли вы какое-нибудь представление о своем происхождении. Ваш ответ убедил меня в том, что вам ничего не известно. Я не мог тогда открыть вам эту тайну. Вы с фанатическим рвением исполняли свои обязанности духовного лица, и мое открытие только огорчило бы вас. Теперь у меня нет оснований молчать. Хотите выслушать меня?

Отец Бенедикт прошел раза два по камере, стараясь подавить волнение, и несколько успокоившись, подошел к Гюнтеру.

— Я слушаю!

— Года двадцать четыре тому назад я стал случайным свидетелем одной дуэли, — начал Бернгард. — Я помог перевезти тело убитого в его квартиру и присутствовал при душераздирающей сцене. Я видел отчаяние молодой женщины, потерявшей в умершем своего единственного защитника и опору. Доктор, приглашенный для медицинской помощи во время дуэли, взял на себя заботу об убитой горем женщине и дал ей приют в своем доме. Я часто бывал у доктора и там узнал все дальнейшие обстоятельства. Впрочем, об этой истории все говорили, она не была ни для кого тайной.

Отец Бенедикт молча слушал, не прерывая рассказа ни одним звуком и не спуская взора с Гюнтера.

— Граф Ранек не занимал тогда такого высокого положения, как теперь, — продолжал Бернгард, — он не был наследником майората. Как самый младший сын в семье, он не обладал большими средствами и даже служил не в столице, а в одной из отдаленных провинций, чтобы скорее составить карьеру. Здесь он познакомился с восемнадцатилетней девушкой, протестанткой, дочерью чиновника, умершего незадолго перед тем. Девушка жила со своим братом-доктором, занимавшимся медицинской практикой. Молодой блестящий офицер скоро покорил сердце юной девушки и сам увлекся ею. Он знал, что может обладать предметом своей страсти лишь в том случае, если она будет его законной женой. Граф был настолько влюблен, что не колеблясь решил жениться. Его высокомерная родня, строго придерживающаяся католической веры, ни за что не согласилась бы на этот брак, а потому молодой офицер решил скрыть от родственников свою женитьбу, что было нетрудно сделать, поскольку он жил далеко и от родных, и от общих знакомых.

Католический священник отказался венчать молодую пару без разрешения родителей жениха. Тогда граф Ранек обратился к протестантскому пастору, и тот обвенчал влюбленных в присутствии брата невесты и двух свидетелей. Может быть, при этом и не были соблюдены все формальности, необходимые при браке протестантки с католиком, но тогда на это никто не обратил внимания. Для молодой женщины было вполне достаточно, что брак заключен перед алтарем, по всем правилам ее религии, да и граф, по-видимому, удовлетворился этим церковным обрядом.

Молодые счастливо и спокойно прожили около года. Но внезапно умер старший брат графа, наследник майората. Средний успел уже в то время поступить в монастырь, и все состояние перешло к младшему, который должен был немедленно выехать в Ранек. Три месяца, проведенные им там, определили судьбу трех человек.

Новый наследник майората не решился сказать отцу о своей женитьбе, но доверил эту тайну брату. Прелат посмотрел на дело с особой точки зрения. Он признал брак графа Ранека с дочерью мелкого чиновника преступлением, тем более что жених был католиком, а невеста — протестанткой. Я видел этого прелата и с первого же взгляда убедился, что он жестокий человек, с железной волей и совершенно лишенный чувства сострадания к людям. С той минуты, как он узнал о существовании молодой графини, ей был вынесен смертный приговор. Какие только меры не были пущены в ход, чтобы расторгнуть этот брак! Прибегали и к угрозам, и к просьбам, и к уговорам. В конце концов молодой женщине объявили, нисколько не стесняясь, что, если она не даст добровольно развода графу Оттфриду, их брак все равно признают недействительным. Все это исходило, конечно, от прелата, граф не решился бы так оскорбить свою жену.

Отец Бенедикт продолжал молчать, но по лицу его было видно, что он переживает, слушая этот рассказ.

— Я не стану описывать вам все подробности, — быстро проговорил Гюнтер, заметив страдальческое выражение глаз молодого монаха, — скажу только, что графиня тщетно хлопотала о том, чтобы сохранить свои права, в особенности права сына, и глубоко раскаивалась, что так безгранично верила своему супругу. В конце концов граф Оттфрид и прелат одержали победу, ведь буква закона была на их стороне. Суд объявил, что брак, совершенный в протестантской церкви, ни к чему не обязывает католика, что он может считать себя свободным.

И вот молодую графиню Ранек и ребенка лишили чести и имени. Брат графини помогал ей добиться справедливости, но убедился, что ничего не может сделать; тогда он поставил на карту свою жизнь и вызвал графа Оттфрида на дуэль. Рука врача не привыкла иметь дело с пистолетом, и он промахнулся.

— А граф Ранек? — живо спросил отец Бенедикт.

— А граф Ранек застрелил брата своей жены.

Наступило долгое молчание.

Бернгард вдруг поднялся с места и, подойдя к молодому монаху и положив руку ему на плечо, строго произнес:

— Сгладьте эту морщину на своем лбу, Бруно, у всех Ранеков она всегда служит предвестником несчастья или преступления. У вашего отца было именно такое выражение в тот момент, когда он застрелил вашего дядю. Опытному стрелку, каким был граф, ничего не стоило только ранить своего противника; но когда на его лбу появилась эта грозная морщина, всем стало ясно, что он непременно убьет человека, публично назвавшего его мошенником. Берегитесь диких вспышек гнева, не допускайте этой грозной морщины, это единственная черта, унаследованная вами от рода Ранек.

Бенедикт медленно провел рукой по лбу и ответил:

— Не беспокойтесь! То, что я унаследовал от Ранеков, на них же и отразится. Скажите, а смерть моей матери тоже на совести графа?