Конечно, он был лишь временным жильцом. Я мирился с его присутствием, зная, что надолго оно не затянется — дня два, не больше, пока не уймется гнев; тогда я выдворю чужака и снова стану добропорядочным человеком.

День-два растянулись до трех-четырех, а там и до пяти-шести. Тем временем я наблюдал за внутренней борьбой Лоуренса. Размышления над дилеммой пожирали его изнутри. Он буквально чах на глазах. Я зачарованно следил за его душевными муками — ухищрениями математика, бьющегося над неразрешимым уравнением.

Воцарилась атмосфера какого-то неясного ожидания. Все находилось в подвешенном состоянии. Это ощущалось не только в нашей комнате, но и во внешнем мире. Даже проезжая или проходя по длинным городским улицам, я чувствовал электрическое напряжение. Надвигались какие-то события. Места и закоулки, которые долгое время были неизменными декорациями моей жизни, неуловимо преображались.

Мама Мтембу действительно обзавелась бильярдным столом. Как-то утром, делая покупки в супермаркете, я своими глазами увидел, как эту ценность провезли по улице на грузовике. Вечером того же дня, когда я зашел выпить виски, стол был уже установлен в баре. Вокруг толпились известные мне военные и какие-то совсем незнакомые люди: одни играли, другие просто смотрели, но все пьянствовали.

В последнее время у Мамы стали собираться уже не те посетители, что прежде. Вероятно, военные притягивали новый контингент. Среди тех, кто приходил поодиночке, преобладали женщины с ярко, бесстыдно размалеванными лицами. Не знаю уж, откуда они взялись — то ли из окрестных деревень, то ли вообще из-за границы, — но захаживали они сюда не просто так. И вскоре в бар проложили дорогу дальнобойщики с автострады. Раньше они сюда никогда не заезжали. Итак, среди моих знакомцев, людей тихих и робких, искавших в баре простого человеческого общения, стали мелькать иные, новые, грубые лица. Атмосфера стала более раскованной, голоса — громче. В чем-то стало веселее, но в воздухе запахло опасностью. Однажды я наблюдал, как ни с того ни с сего завязалась драка — солдат и шофер принялись почти вслепую молотить друг друга кулаками, — но вскоре побоище столь же беспричинно прекратилось, заглушенное стуком бильярдных шаров и звоном мелочи в кассе.

Спустя некоторое время эта атмосфера насилия, которую принесли с собой чужаки, выплеснулась из бара на городские улицы. Однажды ночью произошло ограбление. В супермаркет заявились четверо вооруженных мужчин в масках. Покупателей в этот момент не было. Банда избила менеджера, опустошила сейф и умчалась прочь из города по главной улице, постреливая по фонарям. Случай был беспрецедентный. Дотоле ту разрушительную роль, которую в других местах играет насилие, в этом городе играла скука. Несколько дней все только и говорили что об ограблении и банде.

Пострадавший менеджер — его несколько раз ударили рукояткой револьвера по голове — обратился к нам в больницу. Я зашил ему глубокую рану над глазом. У менеджера был шок: он вновь и вновь принимался рассказывать, как они спокойненько вошли в магазин, точно с неба свалились, четверо безликих.

— Какая у них была машина? — спросил я. — Вы разглядели?

— Отлично разглядел. Белая «тойота».

Белая машина. А что за автомобиль стоял тогда у хибарки Марии — тоже «тойота»? В этом я не мог быть уверен, поскольку в марках автомобилей ничего не смыслил, но втайне не сомневался: да, «тойота», та самая. Конечно, догадка была безосновательная: белых легковушек на дорогах тысячи. Но я счел совпадение не случайным. Теперь, отлучаясь по вечерам из больницы, я держался настороже.

Марию я не навещал — хотел посмотреть, как поступит Лоуренс. По вечерам я ходил только к Маме и не возвращался, пока не напивался допьяна.

В баре часто появлялся и полковник Моллер. Подобно мне, он устраивался поодаль, в каком-нибудь темном углу. Подобно мне, он постоянно наблюдал за происходящим вокруг. Его глаза поблескивали в полумраке. Как-то раз он перехватил мой взгляд и с ироничным видом приподнял над столом бокал — ваше здоровье, дескать.

Далеко не сразу я осознал, что посещаю бар главным образом для того, чтобы увидеть Моллера. Изо дня в день. Почти всегда он был один. Я не стремился с ним поговорить — совсем наоборот. Мне требовалось просто увидеть его поджарую фигуру, недвижно застывшую, не реагирующую ни на музыку, ни на голоса, ни на дым. Его присутствие вовсе меня не успокаивало — напротив, бередило болезненные, как сломанная кость, воспоминания. Но я зачем-то в нем нуждался.

Конечно, он не находился там безотлучно. Иногда в баре вообще не было ни одного военного. Я заключал, что они дежурят на шоссе — деловито выставляют кордон, обыскивают машины. И, как и многие другие обитатели города, недоуменно вопрошал: «А что-нибудь еще они предпринимают — или как?» Иногда можно было видеть, как их джип целеустремленно несется по главной улице. Столько усилий, четко скоординированных, упорных! Военные явно не прохлаждаются. Однако за все это время я ни разу не видел, чтобы они арестовали хоть одного человека.

Таковы были перемены вне больницы; но и в моем непосредственном окружении произошло кое-что новенькое. На Техого никогда нельзя было особенно положиться, но теперь его прогулы стали регулярными. За две недели мне пришлось два-три раза обходиться на дежурстве без него. То же самое он проделывал и с Сантандерами — они как-то жаловались за обедом. Потом, иногда с многочасовым опозданием, Техого объявлялся — с независимым видом, даже не пытаясь оправдываться. На все упреки он лишь пожимал плечами. А мне отвечал негодующим молчанием, стоящим целой речи.

Разыскивать Техого было бессмысленно. Когда он не явился на дежурство в третий раз, я сам за ним пошел. Постучался. Но на сей раз дверь была заперта. Из-под нее тянуло затхлостью. Спустя несколько часов я увидел, как Техого входит в ворота. Разговаривать с ним я не пожелал — что толку? — но вскоре случайно повстречался с ним в коридоре. И подметил, что от него воняет потом, глаза усталые, налитые кровью.

Я попробовал завести об этом разговор с доктором Нгемой. Но она лишь вяло пожала плечами. Отголоски нашей недавней беседы о Техого еще витали в кабинете.

— Фрэнк, у него нечеловеческий график, — сказала доктор Нгема. — Не забывайте, он работает за троих.

— Я знаю. Но у меня сложилось впечатление, что он здесь почти не появляется.

— У него сейчас трудный период. Терпение, Фрэнк, терпение. Все уладится.

Я не стал настаивать. Недавние события были еще свежи в памяти. Вопросы, вопросы… Слишком много вопросов. Я решил выждать, пока кто-нибудь еще обратит внимание на проступки Техого и пожалуется, но этого так и не произошло. Вероятно, людей занимало совсем другое — всплеск интереса к больнице, предчувствие обновления.

Энтузиазм не рассеивался. Воодушевление, наколдованное Лоуренсом и его мобильной поликлиникой, долго еще чувствовалось в коридорах. Я слышал, о чем разговаривают люди в столовой или по вечерам в уголке отдыха. Живо обсуждался следующий выезд и те новые перспективы, которые после него откроются.

Как-то вечером, когда мы укладывались спать, Лоуренс сказал: