На лице инока отразилось крайнее смущение. Он помедлил и ответил совсем тихо, низко опустив голову:

— Братья! Но ведь мои обеты запрещают лгать!

— Да кто ж тебя просит?! — решительно вмешался Хельмут. — Лгать будем мы, грешные, а твое дело — твердить, что ты будешь говорить только с паном полковником и все, что нужно, сообщишь ему одному. Можешь сказать, что дело слишком важное. Разве это — ложь?

— Н… нет! — совсем потерявшись, пробормотал Захария.

— Потом, мы ведь не знаем, где келья, в которой содержат Владыку, — продолжал Шейн. — А если скажем, что мы к полковнику, то нам укажут, где он находится. И тут, опять же, нужен очень серьезный повод. Если любой из нас переоденется в монашеское платье, ему не поверят — какие из нас монахи, мы даже без бород! Да и мои спутники не чисто говорят по-русски. Остаешься только ты. Помоги, отче!

Захария широко перекрестился и уже совсем едва слышно прошептал:

— Что же, лучше пускай мне в аду гореть, чем погибнуть нашему Патриарху! Пойду с вами. Только я ведь местный. Вдруг кто случится, в лицо меня видавший.

— Ну так молись, чтоб такой не случился! — воскликнул Шнелль. — Как я заметил, ляхи и вообще-то не очень разглядывают русских, а уж монахи для них и подавно на одно лицо.

Они подошли к дверям, на этот раз постаравшись обратить на себя внимание всех — не только караула, стоявшего возле крыльца, но и тех, кто устроился у костра. Михаил, имевший прекрасный польский выговор, определенно сошел за своего, и его решительное требование отвести приехавшего из далекого монастыря русского монаха к пану полковнику не вызвало возмущения караульных. Однако пропускать внезапно явившихся пришельцев тоже никто не спешил.

— Для чего вам сейчас идти туда? — недоумевал дежуривший у костра и подошедший к приезжим польский ротмистр. — Ну, есть у этого русского важное сообщение. Пускай подождет. Пан полковник скоро выйдет, тогда и выслушает его. А еще лучше — вы приведете русского в дом к пану полковнику.

— Но это — срочное дело! — еще резче заявил Шейн. — И именно сейчас это очень важно. Речь идет о пророчестве одного русского старца, которое многое может изменить и сильно нам поможет.

— Хм! — ротмистр немного удивленно посмотрел на молодого человека. — Говоришь ты как-то странно, будто вырос в глухом захолустье. А по виду — настоящий шляхтич.

— Я и есть шляхтич. А вырос в Литве, в доме отчима. Там действительно захолустное место и говорят совсем не так, как в столице. Да и не во мне сейчас дело, пан ротмистр. Вы же знаете, для чего пан Гонсевский среди ночи пришел в это ужасное место…

Поляк насторожился.

— Знаю. И что?

Шейн доверительно наклонился к его уху и произнес:

— Так вот. Монах привез пророчество старца из Успенского монастыря, что под городом Ярославлем. И он говорит, что если о нем пророчестве узнает старый упрямец Гермоген, то согласится помогать нам.

Ротмистр так и подпрыгнул:

— Этого не может быть!

— Я и сам не верю. Но монах уверяет, что это так, хотя нам ничего и не рассказывает. Он говорит, что старец наказал ему передать пророчество пану который командует польским гарнизоном в Москве, и чтобы это было в присутствии Патриарха Гермогена. А вот теперь подумайте: гонец приходит, мы ведем его к дому пана полковника, а нам там сообщают, что он отправился в монастырь, в темницу к этому самому Патриарху. Не знаю, как вы, а я так явно вижу в этом Божье Соизволение, пан ротмистр!

Михаил пристально посмотрел на польского офицера и понял, что попал в цель. Суеверие и мистицизм, столь свойственные ляхам, заставили ротмистра поверить. Более того, он испугался, что, учинив препятствие к встрече полковника с пришлым иноком, навлечет на себя гнев Гонсевского: ведь если и впрямь монах поможет уломать Гермогена, то ему цены нет!

— Ступайте! — он махнул рукой караульным, приказывая открыть двери. — И пускай кто-нибудь сопроводит их до кельи бунтовщика. Но без позволения пана полковника чтобы не заходили.

— Пресвятая Богородица, слава Тебе! — одними губами прошептал Михаил.

Двое караульных проводили их через длинный и узкий коридор до спуска в подземелье, дальше пошел лишь один пехотинец. Когда же они подошли к низкой темной двери, возле нее стояли, переговариваясь, только двое стражников — ни Гонсевского, ни его охраны не было видно.

— Где пан полковник? — спросил Шейн.

— Там, — караульный кивнул на дверь. — Там, у старика. Вот уж полчаса с лишним. Если вы к нему, то придется подождать.

Лазутчики не стали повторять своей выдумки о пророчестве ярославского старца. Хельмут быстрым движением всадил кинжал в грудь одного из охранников, в то время, как Михаил с той же быстротой приставил острый клинок к горлу второго:

— Ключи! И попробуй только пикнуть!

— Но!.. — от ужаса у поляка глаза полезли на лоб. — Но, панове, ключей у меня… у нас нет! Полковник забрал их с собой и заперся изнутри. Он там с тремя своими охранниками. Я не вру. Правда. Панове, не убивайте, у меня маленький сын…

— У меня тоже сын, — скрипнул зубами Михаил, однако не вонзил нож в мягкую, податливую плоть. Ударом кулака он оглушил стражника и, сорвав с него пояс, кинул Якобу:

— Свяжи. И не забудь про кляп.

— Еще бы я забыл! Самому мне жить хочется или нет? — возмутился швед.

Лазутчики обыскали караульных, но у тех действительно не было при себе ключа от кельи.

— Плечом не вышибешь, — исследовав дверь, заключил Шнелль.

— Сам вижу, — кивнул воевода. — Но что-то мне очень не хочется ждать снаружи.

— Да и нельзя, — согласился немец. — Они могут изнутри окликнуть стражу перед тем, как выходить. Выйти может сперва кто-то один, и если увидит чужаков, поднимет тревогу. А потом, ведь этот почтенный монах сказал нам, что медлить нельзя.

— Медлить нельзя, — кивнул Захария.

— А раз так, тогда поспешим! — воскликнул Хельмут и, отцепив от пояса небольшой сверток, показал его Михаилу. — Надеюсь, здесь толстые стены и своды, и наверху слышно не будет.

— Я тоже на это надеюсь, — Шейн перекрестился. — Ну, друг, давай. У тебя это должно получиться лучше.

Несколько минут немец что-то сосредоточенно проделывал, присев на корточки возле дубовой двери темницы, потом выпрямился, держа в одной руке конец фитиля, в другой — огниво.

— Отойдите! — приказал он своим спутникам. — Нет, не к стене. Туда, за угол коридора.

— А ты? — встревожился Михаил. — И почему такой короткий фитиль?

— Длиннее нельзя: здесь слишком сыро — он погаснет, не догорев до конца. Уйди, говорю, Михайло! Я делаю это не в первый раз и успею скрыться. Давай.

Воевода вновь осенил себя крестом и вслед за Якобом и монахом отступил на десяток шагов, за выступ стены.