коммуну. Тогда, как и теперь, превеликое множество людей имели смутное, неправильное понятие о значении слова «коммунизм», о том круге идей, который находит себе выражение в этом слове — и тем не менее, несмотря на эту смутность и, может быть, благодаря именно той смутности, при одном названии коммунизма приходили в ярость. Зная это, мы, учреждая свою миниатюрную коммуну, постановили держать это дело сначала в тайне, а впоследствии — смотря по обстоятельствам.

8

Устав нашей коммуны был написан, насколько могу припомнить, Небыловским и был самый коротенький, самый простой: в десяти или в двадцати строчках было выражено, что каждый из нас передает все свое имущество в наше общее распоряжение, и что при устройстве всех наших дел мы будем держаться, насколько возможно, правила: «От каждого по его способностям, каждому по его потребностям».

Небыловский был из числа тех людей, которые способны живо интересоваться теоретическими предметами, не имеющими, по-видимому, почти никакой связи с запросами текущего момента, и рядом с этим охотно принимают усердное, деловитое участие в практических задачах данной минуты. В порядке вещей, что наша коммуна выбрала его именно на должность «хозяина»; и во все время существования нашей коммуны он оставался ее «хозяином», т[о] е[сть] кассиром и экономом.

Мы тотчас передали ему все деньги, какие у кого были; у меня оказалось рублей около пятнадцати, у Новаковского, помнится небольшие, у других поменьше. Потом при нашем общем содействии хозяин произвел перепись всего нашего имущества: одежды, белья, обуви, книг. Те предметы, которые не требовались для немедленного употребления, были сложены в сундуке, ключ был отдан «хозяину», и наблюдение за сохранностью этих предметов лежало на нем.

Во время передачи денег Небыловскому и последовавшей затем переписи имущества Муравский дружелюбно, ласково посматривал то на Небыловского, то на кого-либо из нас; время от времени он улыбался блаженною улыбкою и с умилением произносил: «Kiedy to będzie się odbywać na wielką skalę?» (Когда же это будет происходить в большом размере?). Если бы я был живописцем на религиозные сюжеты, я дал бы такое выражение Симеону Богоприимцу, произносящему приветственный гимн «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко».

У прочих такой сильной взвинченности не было; но все-таки настроение было повышенное.

Вишневский был несколько знаком с переплетным мастерством, Суский — с сапожным, Радзеевский с портняжным. На следующий же день Небыловский отправился в Завод и купил переплетный станок с ножами и набор сапожных инструментов. Вишневский занялся переплетом, прежде всего, наших собственных книг, из которых иные мы получили совсем без переплетов, а у других переплеты были, но порастрепались. Впоследствии переплетные заказы бывали большею частью от тюремных сотоварищей, иногда — от заводских обывателей.

Суский занялся починовкою обуви, прежде всего, нашей собственной. Впоследствии он брал починку также от тюремных сотоварищей. Шить новую обувь он, насколько могу припомнить, не решался ни для нас, ни для посторонних.

Грязное белье; какое у кого накопилось, составило очень порядочный тюк. Когда наступил день, в который баня была предоставлена в распоряжение нашей тюрьмы, а нашею тюрьмою — в распоряжение стирающих белье — Ярошевский захватил тюк и отправился в баню; с ним пошли в качестве помощников Петров, Волосевич и Политовский. Вечером, окончивши стирку и полоскание белья, они развесили его на веревках, протянутых в нашем тюремном дворе; чрез несколько дней, когда белье просохло, они подвергли его прокатке на одном из наших больших столов; и после этого мы разобрали белье по рукам. В общий сундук не положили его, чтобы после, меняя на себе белье, не путаться; таким образом, каждый из нас остался при том белье, которое он имел до коммуны, потому что именно это белье приходилось ему как раз в пору. У некоторых белье было очень изношено, так что чрез два или три месяца оказалось непригодным для дальнейшего употребления; оно послужило отчасти материалом для заплат при починке нового белья, отчасти было превращено в тряпки, которые нужны в известной степени и переплетчику, и вообще по хозяйству. Шить новое белье вместо износившегося мы не стали, потому что общее количество белья у всех нас, взятых вместе, было для нас вполне достаточно; пришлось только некоторым носить белье, сшитое по чужой мерке, но они почти не обратили внимания на это неудобство.

Обыкновенно баня предоставлялась в наше распоряжение еженедельно на один день. Размеры ее были таковы, что шесть человек могли заниматься стиркою с достаточным удобством; поэтому с Ярошевским отправлялись обыкновенно пятеро из нас; в числе этих пятерых много раз бывал и я. Для нашего собственного белья Ярошевскому было бы достаточно иметь только троих помощников, но он брал в стирку белье от некоторых тюремных сотоварищей; получаемую от них плату передавал Небыловскому, который совершенно покупал мыло для нашей работы, а также кой-какую утварь: корыта, рубель, скалку.

Время от времени Радзеевский пересматривал наше белье и откладывал вещи, нуждающиеся в починке; более мудреную часть починки он исполнял сам, а что попроще, то передавал мне, Новаковскому и Муравскому. Я и Новаковский были совершенно несведущи в швейном мастерстве, да и Муравский не очень далеко ушел от нас в этом искусстве. Радзеевский был терпелив; указывал, что надо делать и как делать; мы старались и впоследствии штопали наше белье недурно.

За время существования коммуны ни для кого из нас еще не наступила надобность в новой одежде; довольствовались тою, какая у кого была. Починять ее изредка требовалось; починял Радзеевский.

9

Учреждая коммуну, мы считали возможным, что со временем, число ее членов увеличится. Поэтому, когда через две или три недели Радзеевский сказал нам, что Жураковский[230] (если память меня не обманывает, по имени Мельхиор, родом из Варшавы) желал бы присоединиться к нам — мы, хотя до того времени не знали об этом человеке ничего, сочли достаточным, что Радзеевский дает о нем хороший отзыв, и согласились принять его в коммуну. Одежда, белье, обувь — все это было у него в сносном виде по количеству и по качеству; денег совсем не было. По ремеслу он был кондитер. В обыкновенное время ни он сам, ни мы не видели возможности извлечь из его искусства какую-нибудь пользу; но когда стала приближаться Пасха, он, конечно, вспомнил, какое это горячее время в Варшаве для его тамошних собратий, мастеров и подмастерьев кондитерского цеха, и уговорил нас сделать пробу — познакомить здешних обывателей с варшавскими куличами, бабами, мазурками и вообще с разными сластями. Мы согласились, что попытка — не пытка. Небыловский пошел с ним в Завод; они купили некоторое