– Такая беда… ты же чуть не погибла! Спасибо тебе за то, что Марк жив!

Первые её слова понудили меня напрячься. Я каждую секунду ожидала излияний относительно того, что мать Марка умерла, но на деле ничего подобного, кажется, не было.

– Виктория Павловна… давайте не будем об этом, – едва сдерживаясь, чтобы не поморщиться, сказала я.

– Да… давай, – кивнула свекровь. – У меня лишь один вопрос.

– Какой? – вскинула я голову.

– Разбирательство по части гибели Светланы завершено? – спросила она. – Я ведь у Дани расспрашиваю об этом, а он молчит в основном.

– Уже скоро завершится, – заверила я Викторию Павловну. – В любом случае, моих показаний им хватит, если вы о том, таскают меня по расспросам, или нет, – с нажимом сказала в ответ, искренне надеясь, что этого будет достаточно. И что от меня отстанут с расспросами о том, что до сих пор заставляло просыпаться по ночам в холодном поту.

– Хорошо.

Бывшая свекровь вдруг подалась ко мне и, положив руку на мою ладонь, сказала:

– Не станем больше об этом говорить. Я очень благодарна тебе за то, что Марк жив. За тем, чтобы это сказать, сюда и приехала. – Она отстранилась и, вдруг заговорщически мне улыбнувшись, проговорила: – И давай уже просто закажем что-то вкусненькое и выпьем по бокальчику. И обещаю – я не стану говорить о том, что наверняка будет для тебя неприятным.

– Так… смотри. У Руфи всё нужное с собой есть. Это я проверила, – рапортует Юлька, когда собираюсь ехать в аэропорт.

– Ну и отлично. Это главное, – преувеличенно бодро заверяю подругу, хотя у самой внутри вместо той самой уверенности, что всё делаю верно, которую вроде как должна чувствовать, совсем иное ощущение.

Кажется, теряю что-то. То, что впоследствии не смогу себе вернуть.

– Дарьялов так и не звонил? – осторожно уточняет подруга.

Я морщусь. Если бы позвонил – я бы ей сообщила.

– Неа, – мотаю головой, делая вид, что всё в порядке. – Вчера написал, но на этом всё.

Да, сейчас моя жизнь больше похожа на ту самую выжженную пустыню, которую чувствовала внутри в момент осознания измены, полученной от Верниковского. С той лишь разницей, что в данный момент всё происходит осознанно. Дани больше нет. Мы развелись, он живёт своей жизнью. Есть лишь те отголоски нашего общего прошлого, которые так или иначе будут врываться в моё существование и впредь. Например – общение с бывшей свекровью. Или же наши общие с Даней друзья – для них вообще наше расставание стало чем-то удивительным.

В общем и целом, – это будет тем, с чем я стану сталкиваться, и к чему готова.

Не готова к иному. К тому, что Саша вот так просто исчез. Да, пишет мне, да, о чём-то спрашивает. По факту же, его и близко со мной нет.

– Ну, ясно, – пожимает плечами Юлька.

Отставляет небольшую сумку, которую инспектировала на предмет того, всё ли я взяла для собаки, обхватывает мои плечи руками и, ощутимо меня встряхнув, выдаёт:

– Давай уже лети. И ни в чём себе не отказывай, крошка.

Она расцеловывает меня в обе щеки. Вручает переноску с заранее посаженной в неё Руфой, и кивает на выход.

– Вперёд! И я за всем тут пригляжу.

Я сижу в кресле самолёта, войдя в салон в числе первых пассажиров. Настолько остро мне хочется просто уехать хоть куда-то. Но при всём при этом внутри у меня настоящий шторм. Не могу найти ему никакого названия. Но каждую секунду спрашиваю себя – правильно ли я поступила? Стоило ли мне бежать – а иначе назвать я этот свой поступок не могу – или же я должна была остаться и решить все те проблемы, которые выворачивают меня изнутри?

– Руфи… Руфонька, сейчас полетим, – заверяю собаку, клетка с которой стоит рядом.

Чихуахуа ведёт себя более чем спокойно. Просто ложится спать и – я уверена в этом – проспит весь полёт.

Впрочем, когда эти мысли меня успокаивают, случается то, чего совсем не жду:

– А давайте вы пересядете в бизнес-класс. Вот моё место. А я – займу ваше, – говорит слишком знакомый голос, слыша который, я понимаю, что меня начинает колотить крупной дрожью.

Вскидываю голову и встречаюсь глазами с тем, кого совсем не ждала увидеть.

Наш с Руфи сосед, к которому и обращена эта тирада, кивает, отстёгивает ремень и уходит. Рядом со мной приземляется он. И я понимаю, что меня ждёт один из самых сложных разговоров в моей жизни.

Сложный потому, что именно с этим человеком связано то, что до сих пор находит во мне отклик. И именно этому человеку я снова скажу о том, что уже решила.

– Соф… выслушай меня. Я надолго тебя не задержу, – говорит он, и я машинально киваю.

Устроить сейчас нечто вроде истерики, потребовать, чтобы меня оставили в покое – сразу нет. Просто потому, что мне и вправду интересно, что прозвучит в данный момент.

– Я тебя хочу. В своей жизни. Всю, без остатка. Во всём том, что станем делить на двоих, – тихо произносит Дарьялов.

А рядом оказывается именно он.

Снова киваю, давая ему знак, чтобы продолжал. Мне в данный момент хреново – потому что снова меня ставят перед выбором. И я уже знаю – именно Саша стал для меня тем олицетворением новой жизни, в которое я так быстро поверила.

По наивности ли, или по глупости. Но поверила ведь. Стоило ли сейчас перекладывать всю вину за то, что случилось у нас с Дарьяловым, только лишь на него? Я была уверена – нет. Но и вот так вот просто упасть в его объятия снова и сделать вид, что мы оба не изломаны и готовы начать всё сызнова – неправильно.

– Я понимания не прошу, Соф. В том, что тебе сказал тогда по поводу ребёнка. В том, что Верниковского твоего послушал и позволил себя опять за шкирку взять и вытряхнуть из того состояния, в которое входил когда-то долго и тяжко.

Он выдыхает. Руками к пачке сигарет в кармане тянется, но, словно вспомнив, что их там нет, руку одёргивает.

– Но ты мне нужна. Я хочу с тобой быть. Детей от тебя хочу.

Он это говорит, а у меня на руках мурашки – размером со стадо слонов.

Нет, я совсем не готова к тому, чтобы сейчас у нас произошёл тот разговор, который касается одного из самого важного аспекта жизни любого человека, но и просто так кивнуть в ответ не смогу.

– Я ведь у тебя их совсем не просила, – говорю преувеличенно бодро, хотя, голос выдаёт меня с головой.

Он звучит звонче, чем нужно. Словно ставлю этим звуком какой-то барьер.

– Знаю, Соф…

Саша трёт лицо ладонью.

– И повёл я себя тогда как самый последний идиот.

Кривлю губы в улыбке. В салоне самолёта постоянное движение. Кто-то пихает ручную кладь на полку, кто-то уже сел на своё место и врубил музыку с такой громкостью, что слышно даже через наушники. И это совсем не та атмосфера, где нам стоит обсуждать подобные вопросы.