Вернувшись, он тщательно изучил расположение комнат и расставленных там вещей. Рекогносцировку на местности он проводил с тщательностью разведчика, потому что от каждой мелочи зависело многое. Заглянув в допотопный шкаф, пахнущий средством от моли, он выбрал несколько заношенных вещей, которые хозяйка хранила скорее по стариковской скупости, чем из-за необходимости – старые демисезонные пальто мужского покроя…

Извинившись про себя перед тетей Верой, капитан скрутил из тряпья куклу, напоминающую по размерам туловище мужчины. Аккуратно уложив на кровать, прикрыл ее одеялом. Посмотрев на манекен, Верещагин остался доволен. Манекен выглядел вполне натурально, а при лунном свете его можно было принять за спящего человека, накрывшегося с головой одеялом.

Затем, расстелив на кухонном столе старую газету, капитан разобрал и тщательно проверил все части пистолета. В командировку он должен был ехать без табельного оружия. Так предписывал устав. Но уставы для того и существуют, что бы их иногда нарушать. Снаряжая магазин, Верещагин кончиками пальцев ощущал холодное прикосновение металла. Патроны послушно скользили по желобку, укладываясь рядком в предназначенное для них место. Вставив магазин в рукоять пистолета, Верещагин решительным жестом загнал его внутрь. Оружие давало приятное ощущение надежности, но тревога не оставляла.

Он хотел разобраться с этим делом самостоятельно. Но что-то подсказывало капитану, что дело может оказаться гораздо серьезней, чем кажется на первый взгляд. Он не мог объяснить себе, откуда пришло это чувство и почему с каждой минутой оно становится все сильнее.

– Нервы шалят, – повторял вполголоса Верещагин, перемещаясь из комнаты в комнату.

Неожиданно для себя он остановился возле трюмо, на котором громоздился нелепый, чуть ли не послевоенного года выпуска, черный эбонитовый телефон. Постояв возле него, капитан снял трубку, набрал номер и, услышав голос друга, быстро выпалил:

– Илья, как здорово, что ты на месте. У меня, кажется, намечаются проблемы…

Было два часа ночи, когда три тени пересекли двор дома тети Веры. Хозяйка собак не держала. Не любила четвероногих брехунов. А зря. Но соседские собаки сигнал подали. Бесшумно поднявшись со стула, Верещагин переместился к шкафу. Встав в нише между шкафом и стеной, он ждал визитеров. Отсюда просматривалась часть комнаты, где стояла кровать с заботливо уложенной куклой. Сколько гостей пробралось в дом, капитан не знал. Прислушиваясь к шагам, он пытался определить количество непрошеных визитеров. Ладонь капитана грела рифленую рукоятку пистолета. Он стоял неподвижно, словно каменное изваяние.

Залитая лунным светом комната была хорошо освещена. Сначала у ног Верещагина легли две тени, а затем он увидел фигуры людей. Оба держали в руках оружие. Один, высокий и худой, похожий на вставшую на задние лапы борзую, медленно поводил пистолетом с удлиненным глушителем стволом. Худой сразу направился к кровати, намереваясь одним махом закончить дело. Он резко протянул руку, направляя ствол к голове куклы.

Резкий хлопок и затем еще три хлопка прозвучали отчетливо. Порванная ткань хлопьями отлетала в стороны. А поджарый, словно сойдя с ума, жал и жал на спусковой крючок. Наблюдавший за расстрелом напарник скалился, не скрывая удовольствия. Золотые коронки его челюстей блестели в белесом свете луны.

– Хорош, Мамед. Надо бабу найти, – шепотом произнес он.

Стрелявший опустил оружие.

– Ее Ибрагим кончит. – Повернувшись, он тихо позвал: – Ибрагим, ты где вошкаешься? Мы клиента уже сняли.

Густая вонь отработанных пороховых газов поползла по комнате. От нее нестерпимо хотелось чихнуть. Но Верещагин ждал появления в комнате третьего участника нападения. Собранные в одном месте, они представляли легкую цель, а рассредоточенные могли быть опасными. Но тут произошло непредвиденное. Золотозубый, оказавшись наблюдательным парнем, одним прыжком добрался до кровати. Он сдернул дымящееся простреленное одеяло и взвыл:

– Бля, что за хрень…

Пуля, выпущенная из пистолета Верещагина, вошла ему прямиком в золотозубую пасть. Он отпрянул назад, хватая раскуроченным ртом воздух. Придерживая раздробленную челюсть рукой, золотозубый, захлебываясь собственной кровью, скатился на пол и, дико суча ногами, начал свой путь по переходу в мир иной.

Но ничего этого Верещагин не видел. Поджарый, успевший засечь пламя выстрела, бросился к укрытию. На ходу он выдернул спрятанный в нарукавном кармане выкидной нож. Пистолет с глушителем и опустевшей обоймой он швырнул наугад, стараясь поразить невидимого противника.

Верещагин выстрелил, но промахнулся. Поджарый обладал почти акробатической верткостью. Но еще раньше, чем он успел достигнуть проема между шкафом и стеной, Верещагин сумел покинуть свое убежище. Рванув навстречу, он саданул нападавшего рукояткой пистолета прямо в переносицу. Свободной рукой он перехватил запястье руки непрошеного гостя, провернул его до хруста в суставах. Выплевывая вместе с кровью ругательства, поджарый пытался вывернуться. Пуля, выпущенная ему в затылок, припечатала поджарого к стене. Вцепившись ногтями в пестрые обои, он медленно сполз вниз под треск разрываемой бумаги, на поверхности которой оставались параллельно бегущие бороздки.

Расправившись с поджарым, Верещагин поднял его нож и осторожно двинулся вперед. Прекрасно ориентируясь в темных комнатах, капитан преследовал третьего, чьи шаги грохотали уже в коридоре. Внезапно шаги стихли, а потом слоновий топот оповестил, что человек повернул назад.

– Не уйдешь, – выдохнул Верещагин.

Теперь он оказался преследователем. Выскочив во двор, капитан увидел неуклюжую фигуру толстяка, мчавшегося к калитке. Гаглоев бежал, вихляя, словно заяц, и поворачиваясь, стрелял наугад.

Опустившись на левое колено, капитан тщательно прицелился. Первым же выстрелом он прострелил ногу толстяка. Взмахнув руками, тот пошатнулся, но устоял. Вторая пуля, разорвавшая мышцы ягодицы, заставила Гаглоева шлепнуться на задницу. Он дико завыл, и его вою вторили осатаневшие от стрельбы соседские собаки.

В три прыжка добравшись до раненого, Верещагин выбил оружие из руки обезумевшего от боли мента. Схватив за шею, капитан поволок Гаглоева в глубь двора. Он и сам не знал, что делает. Толстяк упирался ногами в землю, мыча от ярости и боли.

– Теперь ты все мне расскажешь, – рычал Верещагин. И упрямо волок его по дорожке сквозь кустарник к краю пруда, отражавшего луну. Саданув несколько раз по мясистому загривку, Верещагин подтащил раненого к воде. Голова толстяка окунулась в казавшуюся свинцовой от лунного света воду.

Выдергивая ее на поверхность, капитан продолжал рычать:

– Говори! Я тебя, тварь, по частям рыбам скормлю.

Перед глазами мента сверкнуло лезвие ножа.

– Этой штуковиной обработаю тебя, как курицу. Пущу в ощип до самых костей.

Отплевываясь и трясясь, словно выложенный на блюдо студень, Гаглоев просипел:

– Прекрати… Я все скажу. Только не убивай… не убивай, – по-бабьи взвыл он, а потом зачастил, точно скорострельное оружие, выкладывая все и о Фейсале, и о долине Волчья пасть, и о пленниках, рубящих проход к хранилищу с ракетным топливом.