Спустя минут сорок в грязный и темный, как сажа, дворик, образованный глухими стенами трех казенных зданий, смотревших фасадами на соседние оживленные проспекты, словно из-под земли вылез человек, до крайности напоминавший самого обыкновенного бомжа: столько грязи, включая запутавшуюся в остатках его волос паутину, было на его плечах, рукавах — не говоря о брюках, вымокших, к тому же, в какой-то подвальной дряни. К счастью, смотреть на Боба в этот момент было решительно некому, если не считать зашипевшей и бросившейся прочь кошки, попавшейся ему под ноги… Руки и колени адвоката мелко дрожали от усталости, непривычных ему усилий и — страха…

Но даже бояться тоже было пока некогда. Кое-как почистив костюм вначале руками, затем найденной среди украшавшего двор мусора смятой газетой, Боб осторожно двинулся вперед. Он знал, что между двумя из трех домов имеется узкий и достаточно темный проход, ведущий в переулок, параллельный тому, на который выходил его офис. Поймать в нем, да еще в такой час машину, шансов, прямо скажем, имелось маловато. Но и идти в помятом, грязном костюме, с вымазанной физиономией на ближайший проспект было тоже нельзя… Единственное, что оставалось, — положиться на удачу.

И на сей раз Бобу действительно повезло: потоптавшись в переулке минут десять, он совсем было решился двинуться в глубь квартала пешком — вдруг да удастся найти нужный позарез транспорт во дворах?.. И тут в конце переулка вспыхнули фары повернувшей с проспекта машины — как выяснилось позднее, потрепанного «сорок первого» цвета «мокрый асфальт». Адвокат, повинуясь какому-то животному чувству, выскочил наперерез яркому, слепящему свету — таким он был еще и из-за того, что фонари в переулке отчего-то не горели, — и отчаянно замахал руками.

«Москвич» резко затормозил, и водитель — сухонький мужичонка затрапезного вида — немедленно приспустил стекло и продемонстрировал адвокату отличное знание фольклора… Но Бобу было наплевать на подобное унижение, да еще полученное от какого-то плебея… Единственное, чего он не сделал, так это не встал на колени:

— Прошу вас… Я хорошо заплачу… за мной гонятся какие-то гады… умоляю…

Позже он и сам не мог припомнить, что именно бормотал, вцепившись почему-то в водительское боковое зеркальце. Но, очевидно, что-то убедительное, поскольку мужичонка внезапно умолк на полуслове и, окончательно опустив стекло, окинул адвоката с ног до головы заинтересованным взглядом, после чего спросил:

— Сколько-сколько, ты сказал?..

— Двести… Нет, триста баксов… Только подвези!..

— Пятьсот и половину вперед, — насмешливо фыркнул тот. — После тебя обивку в салоне придется заново менять!..

— Возьми! — Боб извлек из внутреннего кармана пиджака бумажник, а из него, не считая, три сотенные купюры.

Водила, очевидно, не ожидавший ничего подобного от этого «бомжа», приоткрыл рот и впервые за все время встревоженно огляделся по сторонам:

— А эти-то где, которые тебя… Эк тебя отделали-то!..

— Удрали… — пробормотал Боб, с надеждой заглядывая в лицо мужика.

Тот еще немного поколебался, адвокату показалось — целую вечность, и наконец одним движением сгреб купюры и поднял кнопку на задней двери:

— Черт с тобой, садись… Куда везти-то?..

— За город… — Очутившись в машине Шахмин почувствовал себя увереннее.

— Куда-куда? — опешил мужичонка. — За город?.. Всего-то за полтыщи?!

Аппетит, как известно, приходит во время еды, адвокат скрипнул зубами, но, поняв, что спорить бесполезно, с трудом выдавил из себя:

— Сколько хочешь?

— Восемьсот! — нагло оскалился водила.

— Шестьсот… Больше с собой нету!..

— Так и быть, — вздохнул тот. — Исключительно чтобы помочь человеку… Куда ехать-то?

— Езжай в сторону Балашихи пока, там покажу…

Олег Гнедич был единственным членом группы Турецкого, которому работа под началом Александра Борисовича не пришлась по душе… Не везло ему в этом расследовании — не везло, и все тут! После того как версия, порученная им с Перовой, накрылась, между прочим, исключительно из-за него, все у Олега шло как-то через пень-колоду. Возможно, он просто не привык к столь быстрой смене заданий? Сегодня, например, едва сдав дежурство по этому перцу с таможни Романовой, он, даже не успев заехать домой, должен был по распоряжению Турецкого отправляться следить за адвокатом — на сей раз в открытую… Спасибо, хоть машину хорошую дали… Предполагалось, что данная «наружка» завершится к вечеру и Олег поедет наконец домой отсыпаться.

Не тут-то было! Адвокатишка, мерзавец, и не подумал испугаться и засесть дома. Вместо этого, минут через тридцать после того как Гнедич «проводил» его до подъезда, вновь объявился и как ни в чем не бывало отправился в свою контору — о чем Олег и доложил Турецкому.

— Не думаю, что он туда надолго, — произнес, выслушав его, Александр Борисович. — Дождешься, «проводишь» до дома — и свободен, утром его подхватит твой коллега… Если, против ожидания, сложится нештатная ситуация, отзваниваешь непосредственно мне. В любое время.

Вот так — коротко и ясно. Беда лишь в том, что, вопреки упомянутым ожиданиям, в конторе Шахмин засел прочно и надолго, как в танке: вот и решай — штатная это ситуация или нештатная?..

Олег поморщился и посмотрел на часы: время двигалось к полуночи. Зверски хотелось не есть даже — жрать… Чипсы и пирожки, прихваченные с собой, давно кончились, кофе еще в термосе есть, но всего полпорции… Что, если Шахмин решил ночевать не дома, а здесь?..

То, что деться адвокату из особняка некуда, Олег не сомневался: лично убедился в отсутствии второго выхода и в том, что все окна выходят на переулок. Задняя стена — глухая «от рождения», с торцов окошки, видимо, замуровали в процессе реставрации из соображений безопасности…

Подвального окна, скрытого кромкой асфальта, Олег не заметил, а если бы и заметил — не придал этому значения.

«Подожду еще минут двадцать, — решил он, — потом позвоню Турецкому… В конце концов, опер тоже человек!»

В просторной, обставленной антикварной мебелью столовой было ослепительно светло: помимо громадной дворцовой люстры по углам комнаты горели хрустальные бра.

Виталий Егорович Кругликов, сидевший за богато накрытым столом напротив очаровательной синеглазой брюнетки, обожал яркое освещение. Брюнетка, разделявшая с ним этот поздний ужин, являлась четвертой женой Виталия Егоровича, и на прошлой неделе ей как раз сравнялось двадцать лет.

— Передай-ка мне, Тусенька, перчик, — благодушно попросил он, не заметив мимолетной гримаски отвращения, мелькнувшей на хорошенькой мордашке супруги.

Гримаска, впрочем, исчезла так же быстро, как и появилась, и Туся, передавая мужу хрустальную перечницу, сочла этот момент самым подходящим, чтобы начать разговор, к которому давно готовилась. Женаты они были уже почти пять месяцев, срок, с точки зрения юной супруги, громадный: пора было «старикану» позаботиться о ее будущем.