Мортхаус встал над Фаулером, целясь раненому инспектору прямо в голову.

– Вы убили моего отца, – проговорил он, обращаясь к злодею, – и сейчас поплатитесь за это жизнью.

– Мортхаус! – закричал Холмс, заставив молодого констебля вздрогнуть и отвести от Фаулера горящий взгляд. – Не вставайте на этот путь! Он будет полон опасностей и сожаления!

– Мистер Холмс, мне пришлось оплакивать отца, а теперь я узна́ю, что его смерти можно было избежать, поскольку это был не несчастный случай, а деяние холодного, жестокого убийцы. Если я не отомщу ему теперь, какой же я после этого сын?

– А если отомстите – как быть со всем тем, за что стоял ваш отец?

– Вы о чем? – спросил Мортхаус.

– Я о том, что ваш отец выступал на стороне закона и всю свою профессиональную жизнь сражался за справедливость. Не думаю, чтобы человек, посвятивший правосудию столько лет своей жизни, смирился бы с тем, что вы вершите его самостоятельно, не так ли?

Мортхаус на мгновение застыл, затем опустил оружие и отошел назад:

– Вы правы. Это не выход. Пусть им займется закон – если мерзавец доживет до того момента, когда предстанет перед судом. Но я не опущусь до его уровня. – Плечи молодого человека поникли, руки безжизненно болтались по бокам; кисть, сжимавшая револьвер, ослабила хватку. – Не будете ли вы так добры, мистер Холмс, привести сюда моих коллег, которые возьмут нашего пленника под стражу? – тихо сказал констебль.

– Разумеется. Уотсон, вы мне поможете?

Я кивнул и покинул кабинет; Холмс последовал за мной. Я был рад возможности уйти оттуда и обсудить с другом все, что мы пережили. Но не успели мы сделать и двух шагов, как сзади, в кабинете, грянул револьверный выстрел. Мы инстинктивно обернулись и прижались к стене, ища защиты.

Войдя в кабинет, мы увидели Мортхауса, стоявшего над безжизненным телом детектива Фаулера. Из дула револьвера курился легкий дымок; лицо молодого констебля было совершенно безмятежно.

– Мортхаус, что вы наделали! – воскликнул я.

Тот выпустил оружие из руки и отошел от тела.

– У меня не было выбора, – спокойно объяснил он. – Когда я отвернулся, чтобы уйти, он протянул руку к бомбе, явно собираясь открыть ящик и произвести взрыв. Я должен был остановить его, прежде чем он нас убьет.

Я взглянул на Холмса, который, как обычно, остался невозмутим.

– Не сомневаюсь, что так оно и было, – заметил мой друг. – Примите нашу благодарность за своевременные действия, Джеймс.

– Но, Холмс?.. – начал я.

– Фаулер был хозяином своей судьбы, Уотсон, как и все мы. И так будет всегда.

Наш последний день в Эдинбурге, в сравнении с предыдущими событиями, на первый взгляд прошел довольно скучно. После бесславной гибели инспектора Фаулера нас долго допрашивали в полиции, пытаясь воссоздать общую картину преступления по сведениям, изложенным главным образом Холмсом и Мортхаусом. Поскольку моя роль в этом ужасном деле ограничилась последней стадией, я мало что мог добавить от себя, зато охотно подтвердил рассказ констебля о кровавой развязке этой истории.

Назавтра я проспал до полудня, а поднявшись, застал в столовой не только Холмса, но и своего кузена с женой. Несмотря на отсутствие аппетита, мне пришлось присоединиться к трапезе.

– Сдается мне, что, заканчивая свой отдых в Эдинбурге, вы чувствуете себя куда более измотанными, чем до приезда? – задумчиво проговорил Патрик.

– Может, и так, зато на скуку жаловаться нам не пришлось. Надеюсь, все улажено, Холмс?

Мой друг, как всегда, курил свою трубку, развалившись на другом конце стола.

– Думаю, да, старина. Мы при поддержке сержанта Макаллистера дали свидетельские показания и были полностью оправданы, так же как и наш юный товарищ Джеймс Мортхаус. Все это дело всколыхнуло не только банк, но и полицию, но тут уж пусть разбираются другие. – Он смолк и выпустил в воздух длинную струю дыма. – Я беспокоюсь за будущее Мортхауса. Кажется, он сильно потрясен тем, что узнал про отца…

– Но этого следовало ожидать, – заметил я, удивленный тем, что Холмс полагает иначе.

– Да, Уотсон, но, кроме того, я вижу, что он весь в сомнениях относительно своего будущего. Он хотел служить в полиции, но обнаружил, что даже здесь встречаются такие негодяи, как Фаулер.

Я был ошеломлен, ибо видел, что Мортхаус обещает стать отличным полицейским.

– Надеюсь, вы напомнили ему про паршивую овцу в стаде, дружище? Главное, вовремя от нее избавиться!

Холмс ответил не сразу, глубоко затянувшись трубкой.

– Я пытался, Уотсон, но, по моему опыту, всегда найдется новая паршивая овца, которая займет место прежней. Такова жизнь, мой друг.

– Возможно, но если бы мы все смотрели на человечество подобным образом, то картина получилась бы чересчур мрачная, вы не находите?

Холмс неожиданно вскочил с места.

– Уотсон, вы неподражаемы! – воскликнул он. – Вы видели худшие проявления человеческой натуры и тем не менее надеетесь на спасение!

– Буду считать это комплиментом, – ответил я, прекращая дискуссию. – А теперь, если позволите, я немного поем.

У каждого из нас остались теплые воспоминания о нашем пребывании в Эдинбурге. Я был рад возможности обсудить с Патриком кое-какие профессиональные вопросы, возникшие на этой неделе. Несмотря на решение вернуться в Лондон, я все же чувствовал, что какая-то крошечная часть меня хочет принять почетный пост лектора и вновь войти в мир медицины, забыв о преступниках и злодеях, с которыми мне, несомненно, еще не однажды придется столкнуться, если я останусь с Холмсом.

Перед тем как пуститься в обратный путь, мы хотели еще раз прогуляться по городу, но поздно встали и слишком засиделись, ведя застольные беседы: оказалось, что уже пора брать кэб и ехать на вокзал, к ночному лондонскому поезду. Наконец наш багаж был водружен на повозку, и мы вышли на улицу.

– Я провожу вас на вокзал, Джон, – предложил мне кузен.

– Ну что ты, Патрик, не стоит. Не хочу отрывать тебя от семьи. Мы уже хорошо знаем город и без труда доберемся сами. Но спасибо, что предложил, – быстро добавил я, не желая показаться невежливым.

– Помни, что здесь тебе неизменно рады, Джон. За нашим столом всегда найдется место для тебя, стоит тебе только пожелать. И для вас, мистер Холмс, разумеется, тоже.

Прославленный детектив кивнул и учтиво улыбнулся, и я тоже. Но в глубине души я понимал, что не вернусь в Эдинбург, во всяком случае надолго. Для меня было очень важно поближе узнать Патрика, но в то же время я утешался словами, сказанными Холмсом ранее: «Иногда родственная душа бывает благословением, но в некоторых случаях может стать проклятьем». Патрик был моей семьей, и я искренне радовался его обществу, но мне следовало взять свою судьбу в собственные руки и жить своим умом. Кажется, теперь я начал понимать стремление Джеймса Мортхауса освободиться из-под власти старшего брата и добиться успеха самостоятельно. Все мы должны быть признательны другим за поддержку, но ни в коем случае не перекладывать на них свои задачи.