Размышляя так, парень незаметно для себя сошёл с купеческой стороны на задворки улицы Куликова. Здания вокруг подозрительно ветшали. Потянулись кварталы оптовых складов, мощных как крепости пакгаузов из красного кирпича, питающих универсальные магазины. Складские ряды сменились жилыми, с домами попроще, в три этажа. На нижних держали букмекерские конторы, ломбарды, торговали готовым платьем и дешёвым инструментом, из подвальных кабаков тянуло тошнотворной вонью. «Богатых ательёв нет, — отметил Жёлудь. — Фешенебельность кончилась. Ладно, была не была, пойду, куда глаза глядят, может, чего интересного найду. Дам крюка. Раз уж решил город посмотреть, негоже разворачиваться на полдороге».

Город бурлил так, что шагов не было слышно. Жёлудь заметил, что стал обращать внимание на мелочи, на которые не обращал внимания раньше. Сосредоточенность, рождённая в спартанских условиях вехобитского сарая, прорастала и давала плоды.

Он спустился по улице Эксплуатационной и очутился на Коммунальной, в полноценном рабочем районе, с торцевыми мостовыми и без фонарей. Архитектура его состояла из закопчённых кирпичных сараев и деревянных бараков. Жили здесь без отрыва от производства. Это были пролетарские кварталы, где вольная чернь теснилась с фабричными рабами. Здесь ошивались босяки и лохмотники, со скамеек зыркала буркалами бродяжня, до ушей доносился дохающий кашель слабых грудью испитых мужичков. Их сутулые жёны, которые были квёлыми ещё в девицах, безуспешно рядились в платья поярче и румянились ядовитой шпаклёвкой, чтобы придать лицу здоровый цвет. Место было лихое — куда ни плюнь, попадёшь в рванину. Субботний день ещё не был в разгаре, а по дворам шаталась пьяная молодёжь, бездумною лихостью своей подавая пример старшим, которые после пятничной гулянки только начинали раздупляться. Возле сточных канав играли дети с недовольными морщинистыми рожицами. Пускали кораблики из бумаги, плевались в прохожих, охотились с рогатками на голубей.

Пройдя по Рабфаковской улице, Жёлудь не без удивления заметил примыкающие к ней ажно целых три Рабфаковских переулка — Первый, Второй и Третий. Как исправные выводковые камеры в доме рачительного муравья росли вплотную друг к дружке жёлтые корпуса общежитий заводского имущества, где рабы плодились и размножались, принося халявное потомство к вящему достатку хозяев. Тут же был заводской родильный дом, обнесённых кованым забором с чахлым садом и гравийными дорожками. В нём и появлялась на свет та захудалая срань, коей были запачканы дворы и проулки, составляющая трудовой актив Великого Мурома.

Человек прохожий возбуждал в старожилах лёгкий внешний интерес, смешанный с безотчётным опасением. Здесь никто не ждал от незнакомца милости и, хотя сам мог оказать её по бедняцкой отзывчивости, был готов к внезапному нападению.

Выкатившаяся со двора компашка сразу не глянулась Жёлудю. Молодой лучник сделал морду кирпичом и скользнул по ним равнодушным взглядом, стараясь однако не встречаться глазами, чтобы не восприняли как вызов, но и не отворачиваясь, чтобы не приняли за нерешительность. Их было трое. Посредине шла похабно коротко стриженая девка в линялых синих парусиновых портках и кожаной куртке. Мучнистого цвета лицо украшал фингал под левым глазом. Два молодых пролетария выглядели посвежее. Мелкий, тощий и какой-то дёрганный парень в чёрном кожане был типичный порожденец городских трущоб, где мужики, казалось, появлялись на свет со сломанным носом. Он уверенно мог похвастаться богатой родословной муромских низов. Другой, вихрастый и розовощёкий, был повыше и покрепче Жёлудя. Доставшийся от родителей изрядный запас здоровья выдавал приехавшего из деревни на завод работягу в первом поколении.

Именно он со всего маху задел плечом проходящего мимо Жёлудя. Парня качнуло, а пролетарии профланировали себе дальше, как ни в чём не бывало. Жёлудь остановился и обернулся.

— Смотри, куда прёшь! — вспыхнул парень.

Пролетарии ожидали такой реакции, потому что дружно развернулись и ломанулись к нему.

— Чё хамишь? — быканул задевший его пролетарий.

— Проблем ищешь? — подскочил хилый.

Жёлудь не любил драться, но вырос со старшими братьями и выучился воздавать сторицей, выстаивая против превосходящих сил противника. К счастью, хилый тормознул, не решаясь сунуться первым. Рослый, которого Жёлудь про себя окрестил добрым молодцем, с ходу маханул рукой, как оглоблей, целя в ухо. Лучник отвернулся, кулак скользнул по затылку. Жёлудь, пригнувшись, отпрыгнул.

— Дай ему по гыче, Хомут! — крикнул хилый.

Добрый молодец ринулся в атаку, но Жёлудь встретил его ногой. Угодил в тазобедренный сустав, вложив в пинок всю массу тела. Нападающий сложился как китайский ножик и заскользил на заднице по тротуару.

— Чё ты, да чё… — забухтел он, поднимаясь, удар прошёл безболезненно.

— Ногами дерётся как эльф распетрушенный! — взвизгнул хилый. — Таперича держись!

Он вытащил из кармана и нацепил на пальцы кастет.

— Обойди его, Рахит, — распорядился добрый молодец Хомут, деловито вытряхивая из рукава что-то увесистое в кожаной мошонке, прицепленное к запястью сыромятным шнуром на петле.

Бледная девка привычно сдала к стене дома, чтобы не попасть под раздачу.

Ещё можно было убежать, но норов, проросший в вехобитских застенках, дал себя знать. «Я не отступлюсь!» — стиснул зубы Жёлудь и выхватил нож.

Прицепленный вдоль пояса подвязками ножен по всей длине, он был полускрыт отвисшей рубахой и в глаза не бросался. Тем неприятнее стало его появление в руках, казалось бы, безоружного парня, мигом уравнявшее жертву с преступниками. Такого коварства молодые пролетарии простить не могли и кинулись на подлеца, забыв об опасности и оставшемся дома среди пустых бутылок благоразумии.

Жёлудь следил за ними в оба глаза, легко маневрируя. Молодец крутанул в воздухе кистенём, тщась напугать, а Рахит по-шакальи рыпнулся, обозначая удар в спину, но даже не коснулся, боялся попасть под нож.

— Рыло вспорю! — Жёлудь скользнул вбок, махнув клинком. Хилый шарахнулся.

Пролетарии опять повторили атаку, отвлекая по очереди и следя друг за другом во взаимном ожидании, кто нападёт первым.

— Ссыте, сосунки?

В Тихвине эльфийские примочки удавались Жёлудю плохо, но муромские парни были не закалённые и повелись. Уклоняясь от свистящей у лица мошонки, молодой лучник приметил, как вздулись вены на шее здоровяка, и подначил, развивая успех:

— Да какие вы сосунки, вы сосуны. Сосёте друг у друга по ночам, вам и баба не нужна.

Этим он удачно задел потаённые струны души Рахита. Должно быть, тощий чуял за собой косяк и боялся разоблачения. До сих пор нож держал его на расстоянии, но сейчас Рахит не стерпел. Он змеёй ныркнул вниз и ткнул кастетом в почку. Конский удар ногой назад впечатал подошву в рёбра. Рахит отлетел и завалился в канаву, откуда начал истошно кашлять. Жёлудь пуганул клинком добра молодца, с пробуждающимся хищным интересом наблюдая за оставшимся один на один противником.