– Сара… – чудом удается каркнуть мне, но смычка от струн не отнимаю. Подруга смотрит прямо на меня, мамы за моей спиной не замечает. – Сзади… – Смещаюсь вбок, освобождая ей обзор.

Увидев призрак, она роняет банджо.

Ковер приглушает его глухой стук, но Седар и Роуз уже тоже заметили, опустили инструменты и взирают на необыкновенную сцену в немом испуге. Я же продолжаю водить смычком – отчасти потому, что не хочу останавливаться, отчасти потому, что не могу. «Дубравушка» взяла меня в полон.

– Мама? – Сара медленно поднимается с тахты, как зомби, пересекает комнату, на ходу машинально снимая с себя один за другим все напальчные «когти» для струн (на полу остается из них дорожка), и замирает в двух метрах от матери. Теперь обе молча созерцают друг друга, и у каждой на лице – такие эмоции, что трудно на них смотреть.

Наконец Сара тянет руку к маминой щеке, и я могу вообразить, как сжимается ее сердце при тактильном контакте, – мне не забыть той ночи, когда в мою спальню явился дух старика. Не забыть колючего, безнадежного холода от его прикосновения.

– Ты же умерла, – отчетливо и внятно произносит Сара, но голос ее все равно почти тонет в звуковых волнах от скрипки.

Седар кладет руку мне на плечо, и я понимаю: тем самым он умоляет меня прекратить пиликать, но, если я сейчас остановлюсь, Сара может так и не услышать голоса своей матери. Поэтому просто меняю мелодию и играю теперь гораздо тише. Наш ковбой смотрит вопросительно – я отрицательно качаю головой – и оставляет меня в покое.

– Прости, что оставила тебя одну… – Глаза привидения притягивают к себе потусторонним блеском – не оторвешься.

– Почему ты ушла? – Сара обхватывает сама себя за локти, в голосе ее дрожит нота отчаяния. Вероятно, она посылала этот вопрос в пустоту до нынешнего дня тысячи раз.

Мать отводит взгляд, ищет им чего-то, будто никак не решается открыть истину: не уверена, что Сара ее выдержит.

– Мне было так грустно. Очень грустно. И тяжело. Все было тяжело. Заниматься собой было тяжело. Встать с кровати было тяжело.

Сара на несколько шагов отступает, ее мать следует за ней, вплывает в освобожденное пространство. Ее руки тянутся к Сариным щекам, и, к удивлению моему, дочь не уклоняется. Даже не вздрагивает!

– Я так тебя любила, – продолжает пришелица с того света. – Самое очаровательное, идеальное дитя… Я тебя была недостойна. Даже одного твоего мизинца. Ты нуждалась в ком-то, кто даст тебе больше. Позаботится лучше. Мне казалось, я правильно поступаю… уходя.

– А я так по тебе скучала, – отзывается Сара. – И сейчас скучаю.

– Ты простишь меня?

Девушка кивает, глаза наполняются слезами.

Призрак заключает ее в такие неистовые объятия, что даже я на расстоянии чувствую. Потом смотрит через плечо дочери и встречается глазами со мной. В лице – мольба. Просит отпустить…

Внутри меня что-то обрывается – словно освободили туго натянутую резинку. Моя скрипка замолкает, и в тот миг, когда смычок отстраняется от струн, я падаю на пол, а дальше – темнота.

* * *

Эта темнота кишит какими-то… субстанциями. Тоже темными, злыми и хищными. Невидимые, они витают вокруг меня, в алчном вожделении хлопая крыльями. Как их назвать – понятия не имею, но мисс Пэтти наверняка назвала бы демонами.

Пытаюсь пошевелиться – но нет. Меня парализовало. Все части тела как будто отнялись, не слушаются. Ощущение только одно – дуновение ветерка на лице от демоновых крыльев.

Всматриваюсь в высь, в чернильно-беспросветный мрак, и животный ужас бурной рекой накрывает меня. Это не сон. Но я точно знаю, что нахожусь внутри Черного Человека. Цепью прикована к вечно гноящейся ране его сумрачного сердца.

Из горла рвется крик, сгусток чистой энергии – прямо во тьму. И, пронзив ее, разбивает на сотни осколков, как стекло, и дает дорогу свету. Демоны плачут и стенают и разлетаются прочь клубами пепла.

Но я все продолжаю вопить до тех пор, пока не ощущаю спиной ворсинки ковра в Сариной гостиной, а электрическое освещение не начинает бить в опущенные веки так сильно, что они краснеют.

А потом – руки. Чьи-то сильные, даже грубые руки трясут меня за плечи и локти.

– Шейди! – Голос Седара звучит надо мной колокольным набатом. – Шейди, Шейди, Шейди!

Открываю глаза и упираюсь взглядом ему в лицо: рот открыт, дыхание прерывается, ноздри раздуваются. Надо же, как напугался.

– Шейди, – все повторяет он, но теперь уже тоном утвердительным, а не умоляющим. – Шейди.

Принимаю сидячее положение, и комната сразу летит кувырком – боже, как бы не рухнуть обратно во мрак. Но Седар крепко держит меня за предплечье и за голову – как бы пытается успокоить «возмущение пространства» передо мною.

– Ты цела? – Голос его дрожит.

– Да.

– Что случилось?

Снова заглядываю ему в глаза, моргаю, отворачиваюсь и провожу ладонью по лбу.

– Кажется, меня вырубило.

– Не морочь нам головы, Шейди, – подает реплику Роуз с тахты. Она отнюдь не взволнована и не испугана, как Седар, она разозлена. Этакий грозный пиратик – хрупкий и изящный, но исполненный решимости вырвать у меня сердце и бросить за борт на корм акулам.

– Что? – переспрашиваю хрипло, избегая ее прямого взгляда.

Роуз гневным и раздраженным жестом указывает на Сару, которая на коленях, в паре метров от меня, рыдает, закрыв лицо руками.

Пружинкой вскакиваю на ноги, бросаюсь к ней.

– Сара, ты как?

Она поднимает на меня взгляд, по щекам текут слезы, губы размыкаются, но из них вырывается лишь новый поток рыданий. В следующую секунду подруга бросается ко мне в объятия, чуть не сбив с ног. Она лихорадочно обвивает руками мою шею, прижимает меня к себе, как сокровище. Она кладет голову на мое плечо и ревет, ревет – точно так же, как это каждый день делает Хани.

Я тоже стискиваю ее сильно-сильно, глажу рукой по волосам. Большим пальцем легонько провожу за ушком – по любимому родимому пятнышку в форме облачка. Я столько долгих месяцев мечтала о такой вот физической близости с ней, мечтала ласкать ее, но… не при таких же обстоятельствах. Как ужасно: сама разбередила душу, сама и утешаю…

– Прости, – заклинаю, – прости-прости-прости. – Укачиваю ее в объятиях, как младенца на руках, а она все надрывается мне в волосы, я сгораю от чувства вины и стыда. – Я не хотела, правда!

Наконец Сара слегка отстраняется и смотрит на меня. Ее лицо – смесь слез и страданий. Орландо сует ей салфетку. Она вытирает глаза.

– Чего ты не хотела? – спрашивает Сара, икая. – Ты ничего не сделала.

– Нет, это из-за моей… – Я осекаюсь, не решаясь вот так сразу во всем признаться. – Это было ужасно? Увидеть ее… такой? – спрашиваю вместо этого, и глаза любимой тут же наполняются свежей влагой.