новейших народов. К древним противоречиям прибавились здесь еще религиозные противоречия из времен Средних веков и, в особенности, христианские противоречия. Лицемерная игра в филантропию дополнила собой в недавнее время это политическое лицемерие. Так называемое гуманизирование права войны стало сбивающим с толку лозунгом, в особенности со времени Женевской конвенции 1864 года. Отсюда именно произошла та ложная видимость, по которой выходит, что можно, будто бы, затронуть основное зло парой-другой ограничений второстепенных зол. Несколько большее урегулирование некоторых последствий военных ужасов – вот что только и получилось; но никакого иного эффекта не вышло из всех этих условий насчет пощады раненых и больных. В свое время, вскоре после первых серьезных испытаний на войне этого нового квазиправа, я исследовал подробно, как специалист дела, не только Женевскую конвенцию с ее предшествовавшей историей и влиянием, но параллельно также и вспомогательные к ней добровольные общества и их отношение к делу; притом я исследовал критически, т. е. подробнейшим образом, как мотивы, так и характер той и других.

В те времена, во всяком случае, еще можно было верить и предполагать, что уже если не государства вообще, то хоть те элементы и личности, что особенно старались выдвинуться при конституировании упомянутых прав на пощаду и вспомогательных учреждений, хоть эти-то элементы, говорю я, руководились мотивами истинной гуманности, достойными такого имени. Несколько осмотревшись в общем состоянии так называемого международного права и права войны, я увидел, что такое предположение сразу получило у меня несколько пробоин во многих местах, так что позднее, после ряда дальнейших опытов, я пришел в главном к противоположным выводам.

Эгоистические интересы, как, например, экстраординарные выгоды врачей и тому подобного персонала, уже в доктринах гуманности у женевцев оказывались преобладающими реальными побуждениями. И такой итог моих исторических и систематических правовых исследований не мог меня особенно удивить. Ведь и все-то международное право и право войны не было собственно не чем иным, как такой формулировкой права насилия, в которой преобладало влияние бесправия, как в обычаях, так и в заключениях мира, и в иных договорах! Какую же, сколько-нибудь значительную помощь могло оказать при таких обстоятельствах немножко меньшее пренебрежение к раненым, посредством которого хотели бороться с жестокостями войны, возросшими с развитием новейшей техники вооружений? В главном пункте дела остались такими, какими были раньше; единственная польза, которую принесло констатирование дурного положения вещей, состоит в следующем: стали решать специально, на основании особых опытов, то, что не могло быть принято без усилий или, по крайней мере, не могло быть принято с полной уверенностью.

Филантропия знатоку человеческой натуры всегда должна была казаться подозрительной; но при таких новейших особых обстоятельствах дело было уже не в подозрении, а в том, чтобы заменить подозрение уверенностью в том или ином смысле. Как мы подробно покажем далее, лживость мотивов, прикрывающихся словом «гуманность», может быть не только обнаружена, но и понята с полнейшей ясностью. Должно сделать ясно видным все, что отклоняется от действительного права и подсовывает на его место плохо мотивированный суррогат; все подобное должно быть надлежащим образом заклеймено, чтобы ложная видимость не мешала проведению серьезных и решительных мер.

Политическое лицемерие широко распространено и принимает много различных форм. Один из его главных приемов состоит в том, чтобы ссылкой на что-нибудь общее, например на отечество или человечество, прикрыть эгоистические, вовсе не общие мотивы. Если ссылаются на гуманность или международность, то отсюда еще нимало не следует, что такие точки зрения действительно положены в основу. В делах так называемого международного права надо всегда принимать в расчет, что верный метод должен принципиально не отделять поведения народов от поведения отдельных личностей. Обсуждение поступков в обоих случаях должно следовать одним и тем же принципам. Коллективности суть только в совокупности отдельных личностей и, кроме того, бывают и представлены отдельными лицами, а потому не может быть никакого сомнения насчет чисто личной ответственности за каждое дело. На основании подобного же принципа и вообще должно быть оцениваемо и обсуждаемо моральное достоинство совокупностей и групп.

Итак, если так называемое международное право по большей части оказывается международным бесправием, то уже отсюда видно, каков был до сих пор, в среднем, дух человеческой природы. Где не было налицо юридического принуждения и где поэтому природа человека могла действовать так же, как в нецивилизованном состоянии, – т. е. считаться только с силой врага, но не с каким-либо действительным правом, – там эта природа показала, выше какого уровня она не могла до сей поры подняться. Именно в международном праве человеческая натура больше всего обнаружила сверхживотное, которое мы и неоднократно отмечали в ней.

2. Политическая география, особенно если ее рассмотреть и сравнить по различным эпохам, является свидетельством наличности указанной существенной составной части в так называемом международном праве. Откуда и как возникли все границы стран, которые под конец образовали нынешний конгломерат различных владений и царств? Из частью прямого, частью унаследованного насилия! Накопление насильственных деяний, как учит вся история, дало начало большим централизациям, которыми думает гордиться наша культура, не понимающая саму себя! Племена насильственно присоединялись друг к другу, и провинции по частям пристегивались к провинциям. Самые разнородные элементы вынуждены были жить рядом, и все это было плодом многоразличных войн, результаты которых все снова и снова приводили к новым вооруженным ссорам и к разрешениям их с помощью оружия.

Порабощения народов рано или поздно несомненно отмщаются. Своего рода мировая революционная эра столетие тому назад сделала общими тенденции к распадению и оживила порывы к восстанию до некоторой степени даже во внеевропейских и колониальных странах. Но международное право от этого не улучшилось. Одна форма варварства часто только уступает здесь место другой, иногда худшей, форме. К прежним беспутствам прибавляются еще беспутства восстаний, а где восстания подавляются, там выступают на сцену репрессалии и обострение рабства. Плод первоначальной несправедливости не может быть хорошим; расположение рабов создает такие состояния и такие свойства населения, из которых выход к свободе делается все более трудным и, в свою очередь, ведет к самым грубым зверствам.

Если династические вожделения и войны были уже большим злом, то зло может стать еще более интенсивным, если сами народы действительно и активно будут нападать друг на друга с их национальной взаимной ненавистью и скрывающейся под ней жаждой господства и грабежа. Вообще, войны, уже по самой сущности их, нельзя гуманизировать. Они являются наперед уже чем-то антигуманным, если только слово гуманный понимать в смысле более благородного выражения человечности. Если же, взглянуть на звериную подоплеку человеческой природы, то худшими из всех окажутся собственно народные войны, т. е. такие, в которых активно заинтересовано само население,