class="p">– Уже через полчаса в яме люди перестают быть людьми: они и говорить-то с трудом могут, не то что делать что-то умное! Это ты у нас хитрожопый мутант, который спустя шесть дней еще даже сны видеть может… Честно говоря, ты сделал большую глупость, что не спал так долго! Если бы я смог раньше рассказать тебе о твоих возможностях, у тебя был бы шанс… а теперь, кто знает?

– Что ты имеешь ввиду? – я непонимающе смотрел на Погодника. Он страдальчески вздохнул и положил руку мне на плечо, как будто пытался утешить.

– Я знаю, ты сейчас мало чего помнишь и еще меньше понимаешь. Но у меня есть план, я смогу вытащить тебя, если ты соберешь все, что от тебя осталось, и поможешь мне. Ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу? – он внимательно всматривался мне в лицо всеми тремя глазами.

– Постараюсь, – я неуверенно пожал плечами.

– Отлично, тогда идем!

Погодник взял меня за руку и вывел в основной коридор шахты. Мы пошли дальше вниз, мимо всех ответвлений.

– Примерно год назад, когда тебя впервые бросили в яму, туда попало еще человек тридцать. У фиолетовых тогда было много работы… правда, безрезультатной. Ведь через мариний можно увидеть только картинки: ни звуков, ни чувств, ни мыслей. А в ваших воспоминаниях не было ничего подозрительного, вы помнили шахты, свою работу, сон… вы даже не говорили друг с другом! Однако все вы видели в глубине шахт белый дым. Густой белесый туман окутывал все и вся, сквозь него невозможно было пробиться! Все наши мэтры магии растерянно чесали головы и пожимали плечами: никакого бунта не готовилось, говорили они. Тогда я решил стащить у них одну соскобленную со стен ямы пластину, чтобы испытать себя: ведь я был лучшим и мог разглядеть что-то, чего не видели эти недоумки. И что ты думаешь? Я тоже ничего не нашел!

Мы дошли до края шахты, и я увидел, что дальше все было окутано непроглядным белым дымом. Я испытал сильный жар, мне захотелось закашляться и уйти, но Погодник остановил меня. Он, кажется, не испытывал никаких неудобств.

– Я знаю наверняка, что синие что-то задумали: у меня есть свои источники, – продолжил он, всматриваясь в туман. – То, что они прячут, скрывается за этим дымом. Там что-то важное, понимаешь? – он сжал мою руку. – Если бы я только знал, что там, я мог бы помочь им начать действовать! Я могу многое, могу начать шторм, если потребуется, могу присниться главному стражу и заставить его на какое-то время увести всех стражников с острова… фиолетовые уже давно готовы, но, действуя в одиночку, мы ничего не добьемся! Я могу сделать что угодно, но я не знаю, что из этого подтолкнет к действию синих, понимаешь?

– Пошли отсюда, тут нельзя подолгу находиться! – попросил я, чувствуя, что еще немного и я сварюсь заживо.

– Почему нельзя? – недоуменно спросил Погодник, последовав за мной.

– Не знаю… но дышать тут невозможно!

– Вы придумали, как сделать удушающий газ?

– Не помню! Я ничего не помню…

Мы снова стояли посреди главного коридора шахты, среди бесконечного стука инструментов и несуществующих голосов.

– Но ты должен вспомнить! – сказал Погодник. – Ты должен сказать мне, что я должен сделать. Если синие не захватят свой остров и не вытащат тебя из ямы в течение двух дней, для всех нас ты будешь потерян!…

Вдруг он замер, его лицо перестало двигаться, но голос все еще звучал. Шахта вокруг начала таять, будто краска на солнце. Безликая пустота постепенно проступала сквозь эту искусную декорацию.

– Ты просыпаешься… – голос Погодника звучал откуда-то сверху, его тело исчезло. – Вспомни, обязательно вспомни этот сон! Что хочешь делай, но верни себе память к следующей ночи!…

Все исчезло.

Я ощутил, что лежу лицом в булькающей жиже, прижав колени к груди.

Я открыл глаза и попробовал сесть. Тело заныло, затекшие конечности не слушались. Так отвратительно я себя не чувствовал… наверное, никогда в жизни. Впрочем, я не мог толком ничего вспомнить. Кто знает, может, мне было и хуже?

Осмотревшись вокруг, я не увидел ничего нового: темные стены, блестящие от влажного налета испарений.

Мариний.

Впервые я услышал это слово от Барракуды, девушки, говорившей с металлом, у которого есть память. Так говорил Погодник, явившийся мне во сне…

Часть за частью, мой сон выстроился в ровную мозаику. Беседа из сна прочно укрепилась в моей памяти, однако все сказанное казалось бредом… бредом, который может присниться какому-нибудь укуренному зеленому. Говорящий, забери его море, металл!… Может, на меня так подействовала та гремучая смесь, которой я дышу? Или же Погодник и вправду пробрался в мой сон? Кажется, он и не такое может, если захочет…

Я почувствовал, что думать становится все труднее. Мысли утекали, как песок сквозь пальцы, стало сложно сосредоточиться хоть на чем-то. Меня снова охватывало состояние полнейшего равнодушия к чему-либо. Так не хотелось сопротивляться его требовательному зову, пытаться вырваться из цепких лап забытья, которое все равно когда-нибудь наступит… Однако из чистого упорства я все же сопротивлялся.

Мне снилось, что мариний может хранить воспоминания? Может, это и бред… но ведь никаких других способов сохранить память я не знаю. Или не помню.

Из последних сил воли я заставил себя шевелиться. Я уперся ладонями и лбом в склизкие стены ямы, закрыл глаза и прислушался к своим ощущениям. К моему удивлению, мысли перестали беспорядочно крутиться, рассуждать стало проще. Я сосредоточился на прохладной стене и на том, кто я такой.

Внезапно пробудившиеся инстинкты подсказали мне, что делать дальше, как думать, чтобы металл помог мне расставить по местам сумбурные образы, осколки некогда полной картины. Начался тяжелый путь из никуда обратно в собственную жизнь.

Я провел много часов, прижавшись лбом к стене. Воспоминания отнимали много сил, которых у меня и без того не было, но я боялся прерваться. Стоило мне ослабить концентрацию и провести хотя бы несколько минут в покое, я снова начинал забывать.

Когда спустилась очередная корзина с едой, я смог до нее добраться только благодаря инстинкту самосохранения: помимо прочего, я умирал от жажды и голода.

Ежедневный обед отнял слишком много энергии, и после еды я почти сразу же уснул.

Из пустоты вновь появился голос, затем голова и тело. Погодник снова улыбался и болтал без умолку. Он говорил о том, что я трачу время, что я должен сказать ему, что происходит в шахтах. Но я не чувствовал вины: ведь он понятия не имел, каково это, не помнить, кто ты