Мари-Мадлен было двадцать лет, когда 20 декабря 1651 года она вышла замуж за Антуана Гобелена, командира Оверньского полка. Мужчина был сказочно богат – хотя бы потому, что состоял в близком родстве с семейством известных ткачей, коим мы обязаны сегодня знаменитой ткацкой фабрикой «Гобелен». Антуан проживал в шикарном парижском особняке на улице Нёв-Сен-Поль (нынешняя улица Карла V), а также владел землями в Сэнсе и Моренвиллье. Имелось у него и небольшое владение в Пикардии под названием Бренвиллье, которое в 1660 году тогдашний король окрестил маркграфством. Впрочем, стоит отметить, что ранние годы Мари-Мадлен (до удачного замужества) сложно назвать спокойными и счастливыми: многие свидетельства указывают на то, что в возрасте семи лет она и два ее брата, Антуан и Франсуа, вступали в кровосмесительные отношения.

Брак мог бы благотворно повлиять на характер этой странной девушки, если бы супруг приложил к этому хоть немного усилий. К тому были все предпосылки, ведь молодые поначалу крепко любили друг друга. Однако, несмотря на то что Антуан был весьма приятным мужчиной, это не помешало ему вместе с Мари-Мадлен предаваться адюльтеру. Рождение детей никоим образом не улучшило ситуацию. От разных мужчин девушка родила в общей сложности семерых, и вряд ли ее можно было назвать хорошей матерью.

А поскольку ее страсть к золоту была разом удовлетворена (помимо выгодной свадьбы, девушка получила еще и сто тысяч ливров приданого, которые ей любезно предоставил отец), разумом, а точнее, телом Мари-Мадлен целиком и полностью овладела страсть вторая. Поскольку супруга практически никогда не было дома, Мари-Мадлен довольно скоро встретила мужчину, которому было суждено вместе с ней стать на ужасающий путь преступлений: имя его было Жан-Батист Годен де Сент-Круа. Этот приятный с виду мужчина служил в армии и казался всем человеком весьма духовным, кротким и образованным, тогда как на самом деле душа его была безнадежно испорчена.

«Он очень одухотворенно говорил о Боге, хотя и не верил в него. Он любил убедить всех, что совершает великое множество добрых поступков, тогда как на поверку совершал лишь дурное», – напишет позднее один из его современников. По иронии судьбы, этих двоих демонов в мужском и женском обличье познакомил не кто иной, как сам же маркиз де Бренвиллье.

В тот же вечер Мари-Мадлен почувствовала, что вот она, страсть, которой она ждала так долго. Иными словами, вместо того чтобы тщательно скрывать свою измену, она, наоборот, сделала ее достоянием общественности. Удивительно, но муж Мари-Мадлен выглядел не шибко расстроенным, в отличие от того же господина д’Обре, который ругал распутную дочь на чем свет стоит. И это он – любящий и всепрощающий отец! Что уж говорить о простых людях… Так, желая спрятать свою дочь подальше от разрушительной силы столь пагубной любви, старик-отец решил разлучить их с Сент-Круа. Ничего не добившись простыми уговорами, он без особого труда связался с кем следует, после чего заполучил заветное письмо с печатью[44] короля, и уже 19 марта 1663 года разудалый Сент-Круа отправился в Бастилию – посидеть да поразмышлять о том, каково это – соблазнять дочерей высокопоставленных лиц. Излишне говорить о том, какую ненависть с тех пор стал питать к старику красавчик-капитан.

По правде сказать, в тюрьме Сент-Круа пробыл недолго: ровно полтора месяца, если быть точнее. К сожалению, эти шесть недель принесли свои «плоды». В камере капитан познакомился с другим заключенным, по имени Эггидио Экзили, некогда привезенным во Францию королевой Кристиной Шведской. Этот человек славился тем, что был настоящим мастером в приготовлении всевозможных хитрых ядов.

Выйдя из Бастилии практически сразу же вслед за своим новообретенным другом, Экзили поселился на квартире у Сент-Круа, расположенной в тупике Маршан-де-Шво, что недалеко от площади Мобер.

Вдвоем они соорудили некое подобие лаборатории и начали посещать в Королевском ботаническом саду лекции известного в то время швейцарского аптекаря Кристофа Глазера. Последний был поистине выдающимся химиком. Именно он открыл такие вещества, как хлорид мышьяка, сульфат калия и плавкий нитрат серебра. Оба злодея вынесли из этих уроков много нового и полезного. Вместе с ними на лекциях, как правило, присутствовали дамы из высшего общества, в частности, в первых рядах блистала несравненная юная маркиза де Бренвиллье.

Между тем жизнь девушки по-прежнему нельзя было назвать образцовой. Помимо Сент-Круа, к которому она питала дикую страсть, у молодой нимфоманки имелось еще несколько любовников. К тому же она пристрастилась к азартным играм и стала долгое время проводить в местных игорных домах, не особенно заботясь о размерах ставок и закладывая все подряд. А поскольку лаборатория Сент-Круа обходилась ей недешево, маркизе вскоре пришлось прибегнуть к отчаянным мерам.

Как раз тогда Сент-Круа решил для себя, что час расплаты с ненавистным стариком, упрятавшим его за решетку, пришел. С этой мыслью он явился к своей возлюбленной и сказал ей без обиняков: если она вновь хочет обрести богатство и жить так, как ей вздумается, есть лишь один выход – ей необходимо унаследовать отцовское состояние.

Мари-Мадлен сразу же согласилась. Сент-Круа стал для нее кем-то гораздо большим, чем обыкновенный любовник. Это был ее верный демонический прислужник, ее волшебное зеркальце. С этого момента за инфернальной четой потянулась целая цепочка трупов: в самом деле, не могли же они опоить старика ядом, предварительно не проверив свое изящное орудие убийства?!

Прежде всего, было решено опробовать «рецепт Глазера», приготовленного Экзили, на животных. Результаты оказались удовлетворительными; оставалось только выяснить, таким ли образом реагирует на отраву человеческий организм. Тогда маркиза на «добровольных» началах стала приходить в больницу Отель-Дьё, где скармливала пациентам отравленные сласти, щедро сдабривая свои подарки такой же сладкой улыбочкой. Яд действовал безотказно: все больные умирали в более или менее короткие сроки, причем зачастую они не успевали даже понять, что с ними произошло.

Убедившись в том, что дьявольское зелье работает, мадам де Бренвиллье ненадолго заехала весной в Оффемон. Ей нужно было убедиться в том, что все пойдет точно по намеченному плану. Остаться она не захотела: не то чтобы она не любила замок – вовсе нет, – просто ей не хотелось быть подле отца в решающий момент. Тем не менее в начале сентября, когда ей пришло тревожное письмо от отца, она сорвалась из Парижа и отправилась в Оффемон так быстро, как только могла.

Старику сделалось совсем плохо, хотя он все еще был жив. Склонившись у изголовья его кровати, мадам де Бренвиллье проявляла все признаки горя и глубочайшего отчаяния, коим бы позавидовали даже лучшие парижские актрисы. Впрочем, это не помешало ей безо всяких колебаний добавить отцу контрольную дозу яда в мясной бульон.