– Ну, в общем, да. У нас такое иногда практикуется, негласно, разумеется. Собственно, платят родственники главврачу, и все. Он уж потом дает распоряжение, чтобы больного не особенно режимом обременяли, и палату эту выделяет. Это всем известно. Прямо не говорится, но…

– Но я не понимаю, какие родственники могли на мой счет договориться. У меня в этом городе только муж, но он уехал и не скоро вернется.

– Чего не знаю, того не знаю. – Медсестра покачала головой. – Вы все-таки решили сами до столовой пройтись? Вон халат, на стуле, наденьте этот, синий, теплый, да, да, сверху на ваш домашний халат. У нас в коридоре всегда почему-то сквозняк, даже летом.

Аня двумя пальцами, содрогаясь от отвращения, приподняла за плечи халат, отвратительно серо-синего, мутного цвета и, кажется, ношенный кем-то до нее, набросила сверху своего (интересно, кто это одел ее в него, кто это так позаботился, все те же мифические родственники?), ноги сунула в омерзительные кожаные тапки и двинулась к двери.

– Может, вас проводить? – снова озаботилась медсестра. – Я смотрю, вы совсем еще слабенькая.

– Нет, спасибо, я сама.

– Ну, как хотите.

Медсестра уткнулась в свои бумаги, пальцы застучали по клавишам. Странная она какая-то: если медсестра, то почему печатает, выполняет обязанности машинистки, а если машинистка, то почему в белом халате и что делает тогда в палате? Аня повернула ручку двери и выскользнула в коридор.

И тут же пожалела, что отказалась от услуг медсестры-машинистки. Какая-то женщина, в таком же, как у нее, мутно-сером халате, с изможденным лицом и совершенно безумными глазами, схватила ее за руку, точно только и поджидала, когда Аня выйдет.

– Я просила кофе, а мне дали чаю, – проговорила она.

– Что, простите?

– Я просила кофе, а мне дали чаю. – Женщина горестно вздохнула. – Я чай не люблю. Мне всегда дают чай.

– Я не знаю, извините, я здесь первый день, я ничего не знаю. – Аня испуганно смотрела на сумасшедшую и пыталась высвободить руку, но та держала крепко. «Совсем как тогда старуха на лестнице», – подумала она. – Отпустите меня, пожалуйста.

– Я просила кофе, а мне дали чаю, – упрямо повторила женщина.

– Да пустите же меня! – Аня в панике задергала рукой.

– Я просила кофе, а мне дали чаю. – Сумасшедшая жалобно всхлипнула.

В палате за дверью стучала машинка, несколько женщин в серо-синих больничных халатах спокойно прошли мимо, не обращая внимания на эту дикую сцену.

– Я просила кофе…

– Я попрошу для вас кофе. У медсестры, слышите, она там печатает. Я скажу ей, что вы не любите чай. А сейчас отпустите меня, пожалуйста. У меня нет кофе, но я постараюсь достать. Пустите!

Ане наконец удалось вырваться. Она опрометью бросилась по коридору, вслед за ней неслись отчаянные причитания сумасшедшей про кофе и чай.

А свободный режим – не такая уж хорошая штука, оказывается. Во всяком случае, не для всех. Ну можно ли эту безумную поклонницу кофе определять на свободный режим? Да ее под замком держать надо. Запереть в какой-нибудь отдельной палате и не выпускать. Или у них отдельные палаты только для тех, о ком родственники договорились?

Коридор заполнялся серо-синими женщинами. Они выходили из многочисленных дверей с полотенцами в руках и двигались по коридору в том же направлении, в каком бежала Аня. Значит, повернула она налево, к душу. Это хорошо, туда-то ей и надо прежде всего. Хотя… серо-синие безумицы с полотенцами все идут и идут потоком. И все в душ. Там, конечно, огромная очередь – очередь из сумасшедших женщин. А вдруг они все такие, как эта кофеманка? Нет, лучше вернуться в палату под защиту медсестры-машинистки и переждать.

В палату тоже теперь попасть не удастся – вход охраняет безумная любительница кофе. Вон она стоит.

Что же делать?

Подождать в сторонке. Вот здесь, у окна, за этой железной бандурой, то ли шкафом, то ли огромным закрытым электрогенератором. Кстати, в коридоре на окнах решетки. Наверное, во всем отделении решетки, только в ее палате их нет, потому что какие-то родственники договорились об особом положении.

Интересно, какие такие родственники? Вернулся Кирилл? Ему сообщили о том, что с ней случилось, и он срочно прилетел? Хорошо бы, только это маловероятно. Связь с ним односторонняя: сам Кирилл позвонить может, а ему куда звонить, неизвестно. Да и не успел бы он уже прилететь, а тем более о чем-то договориться.

Кто же тогда? Раиса Михайловна? Ей-то зачем договариваться о лучших условиях для Ани? Раиса Михайловна терпеть ее не может и, ее бы воля, наоборот, затолкала бы ее в какое-нибудь пятнадцатое-семнадцатое отделение с тюремным режимом, с глаз долой, из сердца вон – из сердца ее ненаглядного сына.

Но если не Кирилл договорился и не свекровь, тогда… Неужели Ирина? У нее ведь совсем нет денег, а это особое положение наверняка стоит недешево. И все же она пошла на это, заняла у кого-то и договорилась. Хорошая, добрая Ирина, а она-то на нее тогда так напустилась.

Женщины с полотенцами в руках скрывались в двери наискосок от окна, где стояла Аня. Они все шли и шли нескончаемым потоком.

Какой длинный коридор, и сколько дверей, отделение, судя по всему, огромное. Сколько же в городе сумасшедших? И ведь не одно оно, как минимум семнадцать таких вот отделений, а то и больше.

Нет, этот поток никогда не прекратится. Идут и идут. И что интересно: в душ входят, а из душа еще никто не вышел. Их там уже накопилась тьма-тьмущая. Интересно, где они там все умещаются?

Хлопнула дверь в конце коридора. Две женщины в белых косынках внесли огромный алюминиевый бак с крупной кривоватой надписью красной краской: «Хлеб». Они прошли мимо Ани и тоже почему-то скрылись в душевой.

Господи, все они, видно, тут сумасшедшие, даже обслуживающий персонал.

Снова хлопнула дверь в конце коридора. Мужчина в нелепом бледно-голубом халате с короткими рукавами с грохотом вкатил тележку, на которой помещались два бака. На боку одного из них было выведено: «Чай», на боку другого – «Завтрак». Значит, получается, по безумной логике больницы, чай и хлеб к завтраку не относятся, просто прилагаются?

Мужчина с тележкой прогрохотал мимо и тоже скрылся в душевой.

Нет, тут что-то не так. Это уже и для сумасшедшего дома перебор.

Аня подошла к душевой, толкнула дверь – и оказалась в столовой. Двумя длинными рядами вдоль стен теснились столы, приставленные вплотную друг к другу. Больные сидели, низко склонившись над пустыми тарелками. Полотенца они расстелили зачем-то на столы, под приборы, а некоторые положили себе на колени.

Аня нерешительно затопталась на пороге, не зная, куда ей сесть и стоит ли вообще оставаться на завтрак. Есть ей совершенно не хотелось.

– Новенькая из отдельной палаты, ее вчера привезли, – довольно громко сказала одна из женщин и указала на нее пальцем. – Молоденькая какая, совсем ребенок. И хорошенькая, прелесть.