— Над какой же идеей работает Розенкранц?

— Не забивай себе этим голову, — отмахнулась Фея, — исследования Розенкранца слишком сложны. У меня нет времени читать тебе университетский курс химии, а без этого ты едва ли сможешь разобраться в вопросе. Поняла?

— Поняла, — вздохнула Геля.

В следующий раз Геля шла к флигелю ученого вовсе не так храбро, как в первый. Волновалась — а как ее встретит Розенкранц? А что она ему скажет? Как объяснит свой визит? Долго мялась у двери. Постучала, но никто не открыл. Тогда уж — будь что будет — вошла и поднялась в мансарду.

Григорий Вильгельмович, растрепанный, смешной, в брезентовом фартуке и черных нарукавниках, колдовал над какими-то пробирками. Заслышав шаги, поднял голову, близоруко прищурился:

— Милая моя феечка! Да вы ли это! А я, признаюсь, боялся, что вы мне приснились! — подбежал к Геле рысцой и ткнул в ее сторону локтем. — Простите, руки не подаю! Лабораторная привычка, знаете ли! Приходится работать с вредными веществами, знаете ли!

Гостья робко пожала предложенный локоть и потупилась. Она была смущена.

— Ах, как я рад! — дребезжал ученый. — Хотите чаю? Только вот, знаете, от меня прислуга вечно разбегается! Но не угодно ли пройти на кухню? У меня все попросту, знаете ли…

Геле было угодно, и они спустились в маленькую уютную кухню.

Григорий Вильгельмович тщательно ополоснул руки, развел примус, взгромоздил на него большой, видавший виды чайник и присел на краешек стула, умильно поглядывая на Гелю:

— Не могу похвастаться, что ловко справляюсь с хозяйством, знаете ли, но чай заваривать умею. В Манчестере снимал комнату у одной милой дамы, она меня и научила. А секрет всего лишь в том, что надо не жалеть заварки и вовремя доливать в чайник кипятку, никогда не оставляя его пустым!

Геля не нашлась, что ему ответить, и вежливо улыбнулась.

— Ну же, не смущайтесь! — подбодрил ее ученый. — Смущаться следует мне — я неумелый химик! Без вашей бесценной подсказки, знаете ли, я так и топтался бы на месте!

— О какой подсказке вы говорите? — деланно удивилась ведущая актриса лицейской студии. Надо отдать должное Люсинде — это она посоветовала Геле уверить Розенкранца в том, что ничего такого она ему не говорила. «Не будем красть у ученого веры в его гениальность и не будем делать его еще более сумасшедшим, чем он есть», — со свойственной ей резкостью сказала Фея Снов.

— Как это о какой? — совершенно искренне удивился Розенкранц. — Элементы разного атомного веса могут обладать идентичными химическими свойствами… Припоминаете?

— Да что вы, Григорий Вильгельмович, откуда же мне знать такие вещи? Я всего лишь в четвертом классе учусь, — скромно потупилась Геля.

— Да-да, конечно, что же это я… — смутился ученый.

Чайник на огне сердито подпрыгнул и запыхтел. Григорий Вильгельмович заварил чай, расставил на столе посуду в сложном геометрическом порядке. Повисло неловкое молчание. Геля мучительно соображала, что бы такое сказать, но Розенкранц вдруг, воинственно поправив очки на носу, произнес:

— Чудо — вот что произошло. Обыкновенное чудо. Приходилось ли вам слышать о том, что идея Периодической таблицы явилась Дмитрию Ивановичу Менделееву во сне?

Геля с энтузиазмом закивала.

— Открытие Периодического закона и создание таблицы элементов, знаете ли, колоссальное научное достижение, заложившее основу современной химии! — Григорий Вильгельмович вскочил и нервно закружил по кухне, сопровождая свои слова чрезвычайно оживленной жестикуляцией. — Однако именно чудо является самым тяжелым элементом в Периодической таблице! Даже крошечное количество его останавливает время, знаете ли! Сам Менделеев рассказывал, что увидел эту таблицу после того, как не спал несколько ночей подряд — работал, пробуя сформулировать результаты своей мыслительной конструкции, бесконечно тасуя карточки с названиями элементов, раскладывая их, как пасьянс. Но все было тщетно. Дойдя до крайней степени нервического истощения, Менделеев забылся тяжелым сном, и перед его взором выстроилась схема, где все элементы были расставлены как нужно!

— Настоящее чудо! — испуганно вставила Геля. Григорий Вильгельмович, как сказали бы в двадцать первом веке, выглядел несколько неадекватным.

— Нет! — прогремел ученый так, что Геля подпрыгнула на стуле. — Это еще не чудо! Представьте себе локомотив, который мчится на полном ходу! Остановить его возможно не сразу, еще некоторое время он будет двигаться по инерции. Так и утомленный ум даже во сне продолжает мучительно искать решение задачи. Это вполне объяснимо. Чудо, или, говоря рациональным языком, счастливая случайность, состоит в том, что Дмитрий Иванович, проснувшись, успел записать на клочке бумаги то открытие, которое подарила ему Фея Снов!

— Как, и ему тоже? — изумленно выдохнула Геля. Похоже, что все тайны Люсинды выеденного яйца не стоят. Каждый паршивый химик был в курсе ее шалостей.

— Не только ему! — воскликнул Розенкранц. — Например, Фридрих Кекуле увидел во сне змею, кусающую себя за хвост, после чего смог ясно представить и описать строение молекулы бензола!

Геля напряглась — еще и змея. Нет, они все сговорились, точно! Ей это надоело, и она спросила прямо:

— А ваше открытие — тоже подарок Феи Снов?

— Разумеется! — радостно подтвердил Григорий Вильгельмович. — О, сколько нам открытий чудных преподносит страна грез! Беда лишь в том, что в эту страну человек из реального мира может попасть только во сне. Но стоит переступить границу бодрствования, как он напрочь забывает все те удивительные вещи, которые видел и понял! Такова природа человеческой психики. Но ваше столь своевременное появление позволило мне ухватить удачу за хвост. Сон мой плавно перетек в явь, и загадка, над которой я бился так долго, была разрешена! Это истинное чудо, а вы, знаете ли, моя маленькая Фея Снов!

— Я? Фея Снов? — Геля прыснула, представив, как возмутилась бы Люсинда, если бы узнала, что посланница в прошлое узурпировала, пусть невольно, ее титул.

— Конечно! Кто же еще? Вы — мой счастливый талисман, и я верю, что вы принесете мне удачу, любезнейшая… эээ… мнэ… — Григорий Вильгельмович вдруг замялся, ужасно покраснел, поправил очки, отчего те еще больше перекосились, и, наконец, промямлил: — Вы должны простить мою проклятую рассеянность, любезнейшая… эээ… любезнейшая… мнэ…

Свежеиспеченная Фея Снов поняла его затруднение и подсказала:

— Меня зовут Поля.

— Поля? Полина?

— Аполлинария.

— Аполлинария… эээ…?

— …Васильевна.

— Ах, Аполлинария Васильевна! — Розенкранц с облегчением рассмеялся. — Дочь Васи Водкина? Я вас помню совсем еще крошкой!

«Вот ведь, врет и не краснеет», — подумала Геля, но на всякий случай кивнула.

— Я всегда был очень привязан к этому дому и ко всем его обитателям, — продолжил уверять ее Григорий Вильгельмович, — и к Петру Петровичу, и к Сереже, и к Мишеньке, и к Васе… Вот сейчас тут Верочка с мужем… Но моя проклятая рассеянность, знаете ли…