Это была нелюбовь с первого взгляда.

Когда поезд отъехал от последней латвийской станции снемелодичным названием Зелупе и, прогрохотав по железному мосту, сталприближаться к российской границе, Николас придвинулся к окну купе и пересталслушать косноязычную болтовню попутчика.

Айвар Калинкинс, специалист по экспорту сметаны, такгордился своим знанием английского, что переходить с ним на русский было быпросто жестоко, да и, судя по тому, как латвийский коммерсант отзывался о своихнедавних соотечественниках, он вряд ли пожелал бы изъясняться на языке Пушкинаи Достоевского. С самой Риги бизнесмен упражнялся на кротком британце виспользовании идиоматических оборотов и паст перфект континьюэс, называя приэтом собеседника «мистер Фэндорайн». Объяснять, что обозначенное на визитнойкарточке имя Fandorine читается по-другому, Николас не стал, чтобы избежатьрасспросов о своих этнических корнях разъяснение вышло бы слишком длинным.

Он сам не очень понимал, почему решил добираться до Россиитаким кружным путем: теплоходом до Риги, а оттуда поездом. Куда проще и дешевлебыло бы сесть в Хитроу на самолет и через каких-нибудь три часа спуститься нарусскую землю в аэропорту Шереметьево, который, согласно путеводителю«Бедекер», находился всего в 20 минутах езды от Москвы. Однако родоначальник русскихФандориных, капитан Корнелиус фон Дорн триста лет назад воспользоватьсясамолетом не мог. Как, впрочем, и поездом. Но, по крайней мере, фон Дорн долженбыл двигаться примерно той же дорогой: обогнуть морем неспокойную Польшу,высадиться в Митаве или Риге и присоединиться к какому-нибудь купеческомукаравану, направлявшемуся в столицу диких московитов. Вероятнее всего, в 1675году родоначальник тоже переправлялся через эту вялую, поблескивающую подмостом реку. И волновался перед встречей с неведомой, полумифической страной –так же, как сейчас волновался Николас.

Отец говорил: «Никакой России не существует. Понимаешь,Никол, есть географическое пространство, на котором прежде находилась страна стаким названием, но всё ее население вымерло. Теперь на развалинах Колизеяживут остготы. Жгут там костры и пасут коз. У остготов свои обычаи и нравы,свой язык. Нам, Фандориным, это видеть незачем. Читай старые романы, слушаймузыку, листай альбомы. Это и есть наша с тобой Россия».

А еще сэр Александер называл нынешних обитателей российскогогосударства «новыми русскими» – причем задолго до того, как этот термин прироск современным нуворишам, которые с недавних пор повадились заказывать костюмы удорогих портных на Савил-Роу и посылать своих детей в лучшие частные школы (ну,конечно, не в самые лучшие, а в те, куда принимают за одни только деньги). ДляФандорина-старшего «новыми русскими» были все обитатели Страны Советов, стольмало похожие на «старых русских».

Сэр Александер, светило эндокринологии, без пяти минутнобелевский лауреат, никогда и ни в чем не ошибался, поэтому до поры до времениНиколас следовал совету отца и держался от родины предков подальше. Тем болеечто любить Россию на расстоянии и в самом деле казалось проще и приятней.Избранная специальность – история девятнадцатого века – позволялаФандорину-младшему не подвергать это светлое чувство рискованным испытаниям.

Россия прошлого столетия, особенно второй его половины,смотрелась вполне пристойно. Разумеется, и тогда под сенью двуглавого орлатворилось немало мерзостей, но это всё были мерзости умеренные, вписывающиеся врамки европейской истории и потому извинительные. А там, где пристойностьзаканчивалась и вступал в свои права бессмысленный русский бунт, заканчиваласьи сфера профессиональных интересов Николаса Фандорина.

Самая привлекательная сторона взаимоотношений магистраистории с Россией заключалась в их совершеннейшей платоничности – ведьрыцарское служение Даме Сердца не предполагает плотской близости. Пока Николасбыл студентом, аспирантом и диссертантом, сохранение дистанции с Империей Злане выглядело таким уж странным. Тогда, в эпоху Афганистана, корейского лайнераи опального изобретателя водородной бомбы, многие слависты были вынужденыдовольствоваться в своих профессиональных изысканиях книгами и эмигрантскимиархивами. Но потом злые чары, заколдовавшие евразийскую державу, началипонемногу рассеиваться. Социалистическая империя стала оседать набок и сфантастической быстротой развалилась на куски. В считанные годы Россия успелавойти в моду и тут же из нее выйти. Поездка в Москву перестала считатьсяприключением, и кое-кто из серьезных исследователей даже обзавелся собственнойквартирой на Кутузовском проспекте или на Юго-Западе, а Николас по-прежнемухранил обет верности той, прежней России, за новой же, так быстро меняющейся инепонятно куда движущейся, до поры до времени наблюдал издалека.

Мудрый сэр Александер говорил: «Быстро меняться обществоможет только в худшую сторону – это называется революция. А все благиеизменения, именуемые эволюцией, происходят очень-очень медленно. Не верьноворусским разглагольствованиям о человеческих ценностях. Остготы себя ещепокажут».

Отец, как всегда, оказался прав. Историческая родинаподбросила Николасу неприятный сюрприз – он впервые в жизни стал стыдитьсятого, что родился русским. Раньше, когда страна именовалась Союзом СоветскихСоциалистических Республик, можно было себя с нею не идентифицировать, нотеперь, когда она вернулась к прежнему волшебному названию, отгораживаться отнее стало труднее. Бедный Николас хватался за сердце, когда видел по телевизорукавказские бомбежки, и болезненно кривился, когда пьяный русский президентдирижировал перепуганными берлинскими музыкантами. Казалось бы, что ему,лондонскому магистру истории, до грузного дядьки из бывших партсекретарей? Новсё дело было в том, что это не советский президент, а русский. Сказано: назовивещь иным словом, и она поменяет суть…

Ах, да что президент! Хуже всего в новой России былокошмарное сочетание ничем не оправданного высокомерия с непристойнымсамобичеванием в духе «Я – царь, я – раб, я – червь, я – Бог». А вечноепопрошайничество под аккомпанемент угроз, под бряцание ржавым стратегическиморужием! А бесстыдство новой элиты! Нет, Николас вовсе не жаждал ступить наземлю своего духовного отечества, но в глубине души знал, что рано или поздноэтой встречи не избежать. И потихоньку готовился.