У него всегда были вопросы к учителю, а потому, когда урок в 5-м «Б» еще только начинался, Андрей Иванович мысленно прощался с возможностью отдохнуть после него — мальчик не отпускал историка на перемену, приставал к нему с расспросами. Для Мирошкина пять-десять минут перемены были необходимы — дети его теперь слишком утомляли. Со звонком с урока он быстро выгонял их из класса, закрывался на ключ, говоря, что кабинет необходимо проветрить. Так и тянул занятия — от перемены к перемене, считая все происходящее в школе потерей времени. Но Грачева выставить из класса было непросто — он имел полное право задавать свои вопросы и получать на них ответы. А как раз в тот злополучный день, когда Щетников в 9-м «А» решил бросить вызов азербайджанской диаспоре в лице Гасановой, зануда Грачев поставил перед учителем вопрос, который заставил сердце Андрея Ивановича сжаться: «А правда у нас в школе есть исторический кружок?» Что было ему ответить: «Есть, но он для старшеклассников». Мальчик не сдавался: «А можно я на него приду хотя бы разок, послушаю?» Андрей Иванович и тут не растерялся: «Видишь ли, Петя, я рад, что тебя интересует история, и мне хотелось бы, чтобы ты не только пришел один раз, но и стал постоянным участником кружка. Поэтому давай так договоримся — пройдем Древний мир (это пятый класс), Средние века (это шестой) и хотя бы историю России до конца восемнадцатого века (это в седьмом) и тогда — милости прошу». Мальчик вроде бы отстал, но случай все равно был скверный.

Когда уроки закончились — пятый и шестой в 11-м «Б» и 9-м «Б» классах отменили по случаю Дня учителя, — Андрей Иванович вздохнул с облегчением. Оставалось пережить концерт силами детей и учителей (Мирошкин не участвовал) и педсовет. Устроить педсовет после концерта было решением Гордона, которое могло показаться идиотским только на взгляд человека постороннего. По заведенной уже третий год практике в первую пятницу октября, вечером, накануне Дня учителя, все педагоги школы № 12…, возглавляемые директором, грузились в автобус и отправлялись отмечать свой профессиональный праздник в «Журавушку» — дом отдыха в Подмосковье. Там их ждали накрытые столы, номера, возможность подвигаться на дискотеке, пофлиртовать и, конечно же, погулять на природе. «Журавушка» обходился школе в какую-то символическую сумму, если вообще обходился, — никто толком не знал, какие договоренности были на сей счет у Ароныча с директором завода, которому дом отдыха принадлежал. Сын директора учился в школе, и, опять-таки по слухам, между отцом и Гордоном было достигнуто соглашение — мальчик, живший в отдаленном от «Краснофлотской» районе Москвы, не только учится в школе № 12…, но и заканчивает ее с золотой медалью, а за это раз в год на выходные учителя школы могут себе позволить отрыв в «Журавушке».

Мирошкин слышал об этих уик-эндах на природе много увлекательного, преимущественно от завуча Татьяны Семеновны, особенно поначалу, когда почти все воспринимали Андрея Ивановича как подходящую партию для Алки — дочери завуча. Когда он женился, вовлекать историка стали заметно меньше, но все-таки в покое полностью не оставляли, и, если честно, Мирошкин жалел о том, что ему никак не удавалось попасть в «Журавушку», — все мешали разные причины. Вот и в этом году у него не складывалось поучаствовать в общешкольной пьянке — предстояло вечером ехать на халтуру — преподавать в Институте права и экономики. А как хорошо было бы пройтись слегка выпивши по лесу и подышать осенним подмосковным воздухом! Коллеги искренне сочувствовали Мирошкину, предвкушая безудержное веселье. В первую поездку в «Журавушку» в ожидании отъезда педагоги промаялись в классах до вечера, хотя все, кто собирался убыть в дом отдыха, приехали в школу уже с утра с сумками, в которых лежали наряды на два дня. Виноват был где-то запоздавший автобус. Многим такое времяпровождение показалось глупым. Поэтому через год педагоги прибыли на место работы с более тяжелыми баулами, в которых кроме одежды поместились еще и спиртное, и немудреная закуска. В результате после уроков, в ожидании опять запаздывавшего транспорта, все надрызгались до такой степени, что выйти к автобусу несколько педагогов просто не смогли, а Николай Сергеевич, учитель физики, вообще выпал из учебного процесса на неделю. Ошибки учли — и концерт, и педсовет позволяли не только заполнить время до отправления, но и провести его с пользой. Мирошкину инициатива директора нравилась мало — он-то никуда не ехал, сидение на педсовете означало лично для него потерю этого самого времени. Но деваться было некуда — всех остальных такой график работы и отдыха вполне устраивал — автобуса оставалось ждать недолго, и учителя, «начав праздновать», не успевали «набраться» до отъезда.

Разобрав и распихав покомпактнее по своей сумке полученные от детей и родительских комитетов подарки (кружку, книжку Иннокентия Анненского «Кипарисовый ларец», коробку конфет, флакон туалетной воды с резким запахом), Мирошкин пожалел, что у него нет своего кабинета — тубус с египетским папирусом и бутылка коньяка, полученная от Пугачевой-старшей, никак не вмещались. Пришлось положить их отдельно, в пакет, переложив в него и конфеты. «Так и в глаза меньше бросается, а рука все равно занята», — решил Андрей Иванович и, оставив вещи в классе, пошел в актовый зал, который был уже полон народа. Ближе к сцене сидели младшие классы, но первый ряд заняла элита — Ангелина Петровна, пара завучей и, в центре, Ароныч, усадивший рядом с собой какого-то крупного седого мужика в очках. «Знакомое лицо. Какой-то почетный гость», — понял Мирошкин. За ними сидели классы в порядке возрастания, так что 11-е оказались в самом конце. На стульях, стоявших по краям помещения, под окнами, разместились учителя, с таким расчетом, чтобы дети, сидевшие в центре, оказались как бы зажатыми между двумя рядами наблюдавших за их поведением педагогов. Сбоку от сцены стоял оператор с профессиональной камерой, на которой было написано: «Вести». Андрей Иванович знал: многие директора московских школ были не прочь пригласить к себе на День знаний и День учителя журналистов, а вечером увидеть в «Новостях» по какому-нибудь каналу сюжет о праздновании именно в их школе.

Гордону нельзя было отказать в ловкости — ему это удавалось делать часто. Телевизионщики, судя по всему, пребывали в некоторой растерянности — актовый зал облезлый, давно некрашеный, с тусклым освещением. Все это оказалось бы кстати, готовь они материал для передачи об упадке в России культуры, но задание-то пославшего их сюда руководства было другое — показать праздник. Теперь им приходилось думать о том, как исхитриться и заснять процветающее учебное заведение, вид которого мог вызвать у зрителя позитивные эмоции…

Шум в зале стих — Эммануил Аронович поднялся по жалобно заскрипевшим под его ногами шатким ступеням на сцену и открыл праздник. Поздравив присутствующих, он сообщил, что в зале находится одна из старейших школьных учительниц Москвы Мария Ивановна Никифорова, которая «тоже работала в нашей школе». На слове «тоже» было сделано ударение так, чтобы присутствующие поняли — «вообще все», чего в Москве есть хорошего, есть именно в школе № 12…, которой руководит уже тридцать лет такой талантливый и замечательный директор. Со своего места поднялась совсем древняя старушка, такая маленькая, что сидевший в боковом ряду слева Мирошкин поначалу даже и не заметил ее за солидным «почетным гостем». Подниматься на сцену «старейшая учительница», которой было лет 90, не стала. Она что-то говорила, но делала это едва слышно. «Почетный гость» вскочил со своего места, подошел к сцене, взял из рук Ароныча микрофон и поднес его к лицу старушки столь энергично, что та даже отшатнулась. Наконец, все присутствующие ее услышали, это был самый конец речи: «…и спасибо, что вспомнили. Я ведь уже лет двадцать пять как на пенсии. Все, кого я учила, давно уже сами родители, даже бабушки и дедушки». Из глаз учительницы потекли слезы. Ароныч пришел Марии Ивановне на помощь: «Марьиванна работала у нас в начальной школе. Она воспитала много замечательных людей. А еще Марьиванна участник Великой Отечественной войны». Он, наверное, еще бы что-нибудь сказал, но расчувствовавшаяся старушка, закрыв глаза платком, покачнулась так, что «почетному гостю», стогом возвышавшемуся рядом с ней, пришлось учительницу поддержать. «На нашем вечере, — свернул речь директор, — присутствует Лев Семенович Щипачихин — депутат Государственной думы, к сожалению, один из немногих демократов, оставшихся в ее составе». Марию Ивановну усадили на место подоспевшие на помощь Щипачихину завучи, так что «один из немногих» мог теперь заняться привычным для него словоблудием.