Конечно, этот непутевый сын связался с прекрасной полячкой и вышел сражаться против своих, но все равно… кошмар! Ну, выпорол бы Тарас этого Андрия как сидорову козу, а то застрелить своими руками… Еще бы хоть в бою, случайной пулей, а то – один на один! Зверство какое! Бесчеловечное зверство!

Между прочим, Серегины родители были с ним вполне согласны. Мама призналась, что она читала в этой повести только страницы про любовь, потому что про любовь было написано очень красиво, а самого Бульбу всю жизнь ненавидела. А отец добавил, что Тарасу не Андрия надо было убивать, а самому со стыда застрелиться, потому что это он виноват, что у него такой сын. И добавил: несправедливо заставлять детей платить за ошибки родителей!

Сереге было неохота даже думать, что эту кошмарную книгу будут изучать на уроках литературы и вдалбливать семиклассникам, мол, это так и надо: убивать детей, если они совершили в жизни ошибку. Поэтому «Тараса Бульбу» он с собой не взял.

Вдруг поезд остановился. Да так резко, будто стоп-кран сорвали!

Наверное, подумал Серега, машинист не привык, что у него появилась новая станция – Погости, – и забыл притормозить. Хорошо, если с верхних полок никто не свалился!

Серега глянул в окошко. Ну и станция! Перрона нет, вокзала тоже нет. Вдали можно с трудом разглядеть какое-то старинное здание, а рядом вроде бы развалины. Вообще такое впечатление, будто поезд встал в чистом поле!

Хотя, может, все станционные строения с другой стороны? И надо выйти в коридор и там посмотреть в окно, чтобы их увидеть?

Серега, однако, в коридор не пошел. Он немножко поду-мал, а потом взял да и залез под нижнюю полку!

Вообще никакого преступления в том, что человек остается в своем купе и не выходит из вагона, нет. Но проводница так настаивала, чтобы Серега обязательно вышел…

Это было подозрительно.

Если Тарас Бульба мог убить своего сына, то почему проводница не может не пустить обратно в вагон постороннего ей пассажира Серегу Сапожникова, за которого совершенно некому заступиться? Не пустить просто так – потому что она взрослая, а он пацан? Бывший шестиклассник?

Взрослые вообще о себе мнят – ужас! И ведь не поспоришь! С ними спорить – себе дороже!

Поэтому Серега припомнил очередную народную мудрость насчет того, что береженого Бог бережет, – и решил отсидеться в купе.

В смысле, отлежаться.

Вскоре выяснилось, что Серега не зря старался: едва поезд остановился, как дверь купе отъехала в сторону с каким-то особенным визгом, с каким отъезжают только двери в поездах, и проводница испуганно сказала:

– А его нет. Неужели все-таки вышел? Как же это я не заметила?

– Ну, посмотрим, – зло ответил незнакомый мужской голос, и дверь закрылась.

«Неужели начальника поезда привела? – ужаснулся Серега. – Меня высаживать?! Вот ужас!.. Что же, мне теперь до самой Казани под полкой лежать?!»

Поезд тем временем тронулся.

Надо звякнуть папе, решил Серега. Рассказать, как тяжело ему приходится.

Может, отец позвонит начальнику поезда и все ему объяснит? А то в самом деле – не может же Серега ехать до Казани не только под полкой, но и под этим, как его… каким-то там мечом… Дамокловым, вот каким! – не может же Серега все время под этим мечом ехать и на каждой станции трястись от страха, что его вот-вот высадят?

Телефон остался в кармане рюкзачка. Рюкзачок лежал на полке. Чтобы достать телефон, нужно было вылезти из-под полки.

Серега уже почти завершил этот процесс, как вдруг заметил, что он в купе уже не один.

На другой нижней полке сидел какой-то дядька… и не простой дядька, а с желтовато-зеленоватой физиономией, закатившимися незрячими глазами, с синими губами, с черной узкой повязкой поперек лба. От его грязной военной формы несло плесенью и точно такой же гнилостной гадостью, как от земли, рассыпанной под полкой.

«Наверное, так пахнет на кладбище, – подумал Серега. – Так пахнет разрытая могила!»

А этот… желтовато-зеленоватый… пахнет как мертвец.

Вернее, оживший мертвец!

Откуда он взялся?!

Неведомо…

Впрочем, Серега об этом-то не думал. Тупо смотрел на этого жуткого субъекта и слова не мог вымолвить.

Хотя, может, ему и следовало что-нибудь сказать. Например, поздороваться. И спросить, до какой станции мертвец следует. И сообщить, что сам он, Серега Сапожников, едет до Казани. А потом поинтересоваться, какая у мертвеца полка, верхняя или нижняя. И успокоить: мол, если верхняя, то Серега вполне может с ним поменяться, ему совершенно все равно, где спать…

Да, наверное, Сереге следовало завести такую обыкновенную вагонную беседу, как полагалось бы вежливому и воспитанному человеку… Но язык взял да и присох к гортани – самым натуральным образом присох! – и Серега никак не мог заставить его шевелиться. Зато у него на спине очень сильно шевелились целые полчища мурашек, просто-таки маршировали туда-сюда, вверх-вниз, вниз-вверх…

А мертвец все это время пристально смотрел на Серегу своими незрячими, как бы ссохшимися глазами, а потом разомкнул раздутые, спекшиеся, синие губы и начал весело так хохотать, причмокивая и прихлюпывая, да еще и приговаривая:

– Приехали, парень. Тебе же сказали – выходи на нашей станции! Чего не вышел? Думал, спрячешься от нас? Да разве от нас спрячешься!..

Это было уж слишком для Сереги. Он повалился на пол и закрыл глаза, чувствуя, что сознание меркнет, и тихо радуясь, что больше не будет видеть сине-зеленую заплесневелую физиономию этого железнодорожного мертвеца и слышать его страшный смех.

Напрасно радовался, между прочим! Они еще встретятся…

* * *

В это же самое время Серегин отец сидел в полиции, в кабинете своего начальника, и смотрел на компьютере некую видеозапись.

Когда начальник первый раз увидел эту запись, он немедленно позвонил своему эксперту Николаю Ильичу Сапожникову, приказав бросить все и прибыть на работу, где бы он ни находился. Находился же Николай Ильич в вагоне поезда сообщением Нижний Новгород – Казань.

Поскольку полковник в двух словах рассказал Сапожникову-старшему, что́ именно снято на видео, тот и онемел, и остолбенел. А потом взял да и обманул Сапожникова-младшего, то есть своего сына Серегу, сообщив, что нужно просто-напросто подменить заболевшего дежурного эксперта, а потому Сереге придется добираться до Казани самому.

Взрослые довольно часто врут детям (ничуть не реже, чем дети взрослым!). Для детей это, как правило, ложь во спасение – от наказания за двойку или замечание в дневнике. Взрослые врут по разным причинам, но, как правило, тоже во спасение – во спасение неокрепшего детского организма от столкновения с суровым миром. Именно с такой целью и преподнес Николай Ильич сыну свое незамысловатое вранье.