Затем и это критическое исследование тоже не колеблюсь предать гласности, причем должен сознаться, что мне было не в пример тяжелее, чем всякому другому биографу Пушкина, писать о поединке родного брата моей матери: он для меня не столько первоклассный гений, сколько ближайший, кровный родной. Тем не менее, излагаю как нельзя беспристрастнее разобранное мною дело, в котором, по выражению покойного друга поэта, князя Петра Андреевича Вяземского, многое «оставалось темным и таинственным».

Печатается по: Л. Павлищев. Кончина Александра Сергеевича Пушкина. СПб., 1899.

I

Известие о кончине Пушкина. – Положение сестры его Ольги Сергеевны Павлищевой и взгляд ее на это событие. Положение отца поэта. – Ложные слухи

Мученическая, безвременная кончина незабвенной памяти моего дяди Александра Сергеевича Пушкина, поразив всю Россию, нанесла ужасный удар как очерненной великосветской молвой безвинной его супруге, так и его отцу, равномерно и отсутствовавшим в роковые дни сестре и брату – Льву Сергеевичу Пушкину.

Сестра поэта, моя мать Ольга Сергеевна Павлищева, была в Варшаве, Лев Сергеевич сражался на Кавказе, а Сергей Львович Пушкин гостил у зятя своего, Матвея Михайловича Сонцова, в Москве, после кончины жены Надежды Осиповны, умершей за 10 месяцев до катастрофы. Дед мой узнал о смерти сына в половине февраля 1837 года, как видно из письма к нему В. А. Жуковского, а мой дядя Лев гораздо позднее. Раньше их обоих получила роковое известие моя мать от г. Софианоса, служившего в дипломатической канцелярии наместника в Царстве Польском, генерал-фельдмаршала князя И. Ф. Паскевича-Варшавского, графа Эриванского.

Это известие так страшно подействовало на сестру поэта, что она подверглась нервной горячке, во время приступов которой то вскакивала с криком: «Пустите меня к брату! безбожники, безбожницы его режут, мясо его едят», то, простирая руки к воображаемой тени убитого, говорила: «Куда уходишь, Саша? Я так счастлива, что тебя вижу, слышу твой голос милый!..»

Отец мой, Николай Иванович Павлищев, заключает письмо к своей матери, Луизе Матвеевне, словами: «Тут пролил бы слезы и самый бессердечный человек!»

В эти скорбные дни и русское, и польское общество в Варшаве поспешили выразить Ольге Сергеевне сердечное соболезнование: квартира моих родителей осаждалась множеством лиц, даже и незнакомых, оставлявших визитные карточки.

«Недаром, – диктовала мне впоследствии мать, – обстоятельства сложились для брата фатально: Александр, до тех пор откровенный с родными, утаил от них перед поединком именно то, чего не следовало утаивать. Судьбе не угодно было ни мое присутствие, ни присутствие брата Леона, ни преданного друга Соболевского, которые могли бы приехать, протянуть брату вовремя спасительную руку помощи. Но брат все скрывал от всех нас».

Припоминала она свое предсказание брату по его руке, а также предсказание гадальщицы немки Кирхгоф[43], к которой Пушкин, еще задолго до смерти, заходил со своим приятелем Всеволожским. Придавая значение предчувствиям, Ольга Сергеевна рассказала мне, что брат ее, на ее замечание о Дантесе (встреченном ею у брата на Каменноостровской даче летом 1836 года) «comme il est beau» («как он хорош собой»), отвечал сестре: «Правда, он хорош собой, но его рот, хотя и красив, однако, как нельзя более неприятен; улыбка же его мне совсем не нравится». «Казалось, – прибавила Ольга Сергеевна, – внутренний голос подсказывал Александру остерегаться этого человека».

Говоря о том, как отнеслась моя мать к ужасному событию, считаю уместным привести продиктованные мне ею следующие строки, воздерживаясь от всяких комментариев:

«Покойный Александр был для меня, отца и младшего брата Льва не генерал от поэзии, а нашей родной кровью. Конечно, испытанные друзья были ему тоже преданы, но меня бесит, когда чужие люди меня уверяют, будто бы их скорбь об утрате величайшего поэта (любимое выражение этих господ) едва ли не превосходит скорбь отца и мою. А на поверку большинство таких непрошеных мнимых плакальщиков (La plupart de ces soi-disant pleu-reurs), готовых при жизни Александра утопить его в столовой ложке, узнав о его смерти, натерли – Бог меня прости – глаза луком, чтобы почувствительней ломать комедию. Из них завистники Александра и жалкие рифмоплеты (ces rimailleurs a faire pitie) служили в душе молебен о здоровье Дантеса да сочинителей анонимных пасквилей. Их раскусил как нельзя лучше достойный преемник Александра, Михаил Лермонтов, непритворное негодование которого вылилось в стихотворении на кончину брата – истинно надгробном слове, за что, впрочем, он и поплатился. В сладчайших же словах презренных, фальшивых людишек мне слышится какой-то не то иезуитский, не то насмешливый оттенок не совсем хорошего тона. Высокопарные фразы лишены искренности, уподобляясь сказкам, от которых можно заснуть стоя».

Скорбь отца поэта не поддается никакому описанию. Ограничиваюсь выдержкой из письма Ольги Сергеевны к ее мужу, отцу моему, в 1841 году из Петербурга.

Рассказывая о свидании с Сергеем Львовичем в первый раз по кончине брата-поэта, она пишет:

«Отец не заметил моего прихода. Он бросил, – когда я его окликнула, – газету, сигару, кинулся ко мне на шею и сказал рыдая (по обыкновению по-французски): «Наконец вижу тебя, Олинька! Какое отрадное и какое грустное душевное волнение! Нет Александра! Зарезали его!» Потом, несколько успокоясь, продолжал по-русски: «Нет у меня больше моей жены, моей Надежды! Вот и тут я не утерпел обойтись без меткого каламбура! Довелось мне на старости лет шататься, как пария, на мерзкой земле! После жены лишился сына, и какого сына: светила нашего отечества! Но да будет воля неба…»

…Одиночество отцу невыносимо: несчастный, одинокий старик утешает себя воспоминаниями о сыне и мечтами о духовном мире. Всякий день, несмотря на погоду, отправляется пешком в Казанский собор, где и вынимает часть об упокоении души положившего жизнь на поле чести болярина Александра. Возвратясь от обедни, читает духовные книги – сочинения Масильона, Боссюэ, Сведенборга. В четыре часа обедает, а вечером навещает вдову и друзей покойного сына поговорить об усопшем. Но такие беседы лишь увеличивают его грусть».

Положение старика Пушкина действительно было плачевно, после перенесенных им, в течение менее чем года, потерь жены (матери восьми детей)[44] и сына…