…Лев Сергеевич Пушкин – младший брат поэта, получив известие о его кончине, сам в то время ежедневно рисковал жизнью в Большой Чечне, отличаясь в экспедиции генерала Фези против горцев.

Между тем в Варшаве, через месяц после дуэли Пушкина, разнесся слух, якобы его брат отпросился в заграничный отпуск, с целью отыскать Дантеса и вызвать его на поединок.

Опровергая этот слух, моя мать писала Сергею Львовичу следующее:

«Не верьте басне, которая, может быть, рассказывается и у вас. Брат Леон по-прежнему на Кавказе и меряется с противниками, хотя и грубыми варварами, но более достойными, чем образованный мирлифлер (mirlifore)[45] Дантес, который и без того признается на обоих полушариях тем, чем заслуживает как убийца Пушкина. Сказка о Леоне похожа на здешний варшавский вздор, ходивший между некоторыми поляками, поклонниками брата, будто бы Мицкевич успел уже в Париже отомстить смерть его, то есть застрелить Дантеса на поединке. Чего не выдумают праздные пустомели!»

Лев Сергеевич отсутствовал из Петербурга уже давно, не имея никакого понятия об окружавшем его брата столичном обществе, и подавно о Дантесе. В противном случае, как он говорил Ольге Сергевне в 1848 году, он явился бы в Петербург и употребил бы всевозможные старания спасти поэта от рокового шага.

II

Геккерен-старший. – Характеристика его и усыновленного им Дантеса. – Отношения их к супругам Пушкиным

Нидерландский посланник при Петербургском дворе, барон Геккерен, был, по выражению автора статьи «Puschkin und Dan-tes», напечатанной в Лейпцигском издании «Petersburger Gesellschaft», Нестором развратной молодежи, но, однако, уважение к нему было прочно. Он пленился до такой степени красивой наружностью юной жертвы июльской революции – Георга Дантеса – что вскоре, по приезде в Россию этого французского легитимиста «на ловлю счастья и чинов», усыновил его, с передачей своей фамилии и титула. Оба они, посещая высшее петербургское общество, бывали на раутах графинь Разумовской и Фикельмон – жены австрийского посланника, – а также в салонах князей Вяземского, Одоевского и в доме историографа Карамзина, женатого на сестре князя Вяземского. В этот последний дом старик Геккерен попал, впрочем, не раньше 1835 года.

Моя мать его не видела; он приехал в Петербург, когда она находилась в Варшаве, а летом 1836 года не бывал при ней у Пушкиных. Лично не знал старика Геккерена и младший брат поэта, но, беседуя о Геккерене с сестрою, осенью 1848 года, Лев Сергеевич причислял его, Геккерена, к бессердечным эгоистам; в усыновлении же Дантеса мой дядя Лев видел нечто очень темное и таинственное, как он выразился Ольге Сергеевне.

Точно так же отзывался о голландском посланнике и знаменитый Филипп Филиппович Вигель, который, будучи в 1837 г. директором департамента иностранных исповеданий министерства внутренних дел, скрепил письменное разрешение в январе того года на брак иноверца барона Георга Дантеса-Геккерена с православной девицей Екатериной Гончаровой. Хотя Вигель не был особенно тароват на раздачу одобрительных аттестатов роду человеческому, но отзывы его о Геккерене, как о развратном интригане, с которым он часто встречался в большом петербургском свете, совпадали с мнениями многих, в том числе личного недоброжелателя его, Вигеля, Сергея Александровича Соболевского. Вигель утверждал, что злой и развратный Геккерен, следуя иезуитскому правилу – цель оправдывает средства, – заключил с подобными себе экземплярами союз против Пушкина оборонительный и наступательный.

По мнению Льва Сергеевича Пушкина, известные слова Геккерена жене поэта, приведенные сим последним в роковом его письме дипломату: «Rendez moi mon fls» (возвратите мне моего сына), были сказаны вовсе не с целью, как полагает моя мать, испросить у Натальи Николаевны ее согласие в ходатайстве у ее сестры, Екатерины Николаевны Гончаровой, относительно брака Дантеса с этой последней, а были произнесены совершенно с другим умыслом: Геккерен вовсе-де не желал этой свадьбы, уверяя, что благословил своего приемного сына совершенно против своей воли, а лишь по настойчивым просьбам Дантеса. Точно так же нельзя не принять в соображение и других слов Геккерена-старшего, сказанных той же Наталье Николаевне Пушкиной, с целью рассорить ее с мужем: «Вам нужен не такой муж, как ваш, и на вашем месте я бы с ним уже давно расстался». Эту фразу Геккерен отпустил, по словам Льва Сергеевича, Наталье Николаевне на вечере у Фикельмонов, чему свидетелем был, в числе прочих, и Вигель, рассказавший это Льву Сергеевичу при свидании с братом поэта впоследствии в Петербурге.

Затем, после свадьбы Дантеса с Гончаровой, Геккерен, задавшись целью дразнить Александра Сергеевича, надел на себя маску миротворца, но не из тех, прибавляет Вигель, кои сынами Божьими нарекутся: диктовал он Дантесу приторные письма, еще более раздражавшие поэта, и вовсе не увещевал своего приемного сына прекратить неуместные, назойливые ухаживания за Натальей Николаевной; наконец, содействовал встречам соперников на вечерах и балах.

По мнению Льва Сергеевича, Геккерен-старший проявил малодушие тем, что после нанесенного ему поэтом оскорбления избрал Дантеса своей подставной пикой, заявляя, что сам не может драться в силу, дескать, своего общественного положения; в доказательство же бессердечности лукавого дипломата дядя Лев привел моей матери следующее, слышанное им на Кавказе, обстоятельство, достоверность которого требует, однако, подтверждения: будто бы Геккерен-старший, в день злополучного поединка – 27-го января 1837 года – поехал к Комендантской даче в наемной карете, а не в своей, опасаясь быть узнанным публикой. Затем, приказав кучеру остановиться не на особенно далеком расстоянии от места поединка, выслал якобы на рекогносцировку своего камердинера, и, получив донесение последнего о страшном результате, отослал экипаж с этим лицом для одного из раненых соперников; сам же будто бы нанял проезжавшего извозчика, на котором и ускакал путями окольными, не желая подвергаться и тут любопытным взглядам.

«Не так поступил бы любящий отец – родной ли, мнимый ли, все равно, – говорила мне покойная вдова друга поэта, Евгения Абрамовича Баратынского, Анастасия Львовна, слышавшая тоже этот рассказ от других. – Гораздо было бы проще, – сказала она, – явиться самому на место, разнять соперников, или же, несмотря ни на лета, ни на дипломатический пост, стать самому под пушкинскую пулю, в качестве лица, главным образом, оскорбленного Александром Сергеевичем, чем ожидать хладнокровно известий от какого-то лакея, да обратиться потом в бегство на первом встречном ваньке…»

Такова характеристика Геккерена-старшего, обрисованная Львом Пушкиным, Вигелем и другими. Моя же мать, Ольга Сергеевна, приписывая первенствующую роль в адской интриге не Геккерену-старшему, а иным подлым деятелям, считала неизвинительными оскорбления, нанесенные дипломату ее братом. Впрочем, Геккерен-старший в глазах Ольги Сергеевны был человеком, для которого собственное «я» стояло на первом плане, следовательно, эгоистом, руководившимся единственно инстинктом самосохранения в самом обширном смысле слова.