— Тэк-с, последний. Ну все, финита, аллес, можно разбегаться. Вопросы, пожелания? Какие-нибудь фи?

С улыбочкой спросил, с любезным видом, но мыслями уже там, далеко, в пространстве расширяющихся гешефтов. Ох и многомерном же.

— А привезите-ка вы, голубчик, в следующий раз гиперприложение зэт, — тоже так задумчиво отозвался Тот. — Непременно, знаете ли, полную мегаверсию, обязательно на двойном кристалле, с возможностью трансфокации и гиперонного апгрейда. И никаких, я вас умоляю, корсарских копий.

— Вы это что же, собрались двигать куда? — не то чтобы удивился — обеспокоился Исимуд. — Крайне не советую. Дальше первого же имперского крейсера не уйдете. Посудина-то эта ваша все еще в розыске. Всегалактическом.

Беспокойство в его выкаченных буркалах на глазах сменялось жутким разочарованием — вот, блин, непруха, связался, блин, с вольтанутыми.

— Мы что же, голубчик, так похожи на самоубийц? Нет, никто никуда не едет, — тонко усмехнулся Тот. — В гиперприложении зэт нас интересует только файл «дубль ОУ», тензорно коррелирующий сигма-матрицу пространственно-информационной базы. Интересно все-таки, черт возьми, узнать, куда нас занесла нелегкая.

— А, вот в чем вопрос, — коротко вздохнул Исимуд. — Ну так это фигня. Слышь, Сяма, — крикнул он на весь звездолет, — насчет чего там ругался-то Кайм, когда летели сюда?

— Ай вей, лучше бы мы летели отсюда, — ответили картаво, забухали шаги, и из люка хронобота показался Сяма, плотный, кучерявый, упитанный хербей. — Да информации по здешнему району в банке данных ноль. Потому как — я, конечно, дико извиняюсь — глухомань, окраина, жуткая периферия. Вот Кайм-то поначалу и окрысился, он ведь у нас центровой. Обалденный пилот, и недорого берет. О, азохенвей, получилось в рифму. И почему я только не поэт?

Судя по его бегающим глазкам и блокноту-вычислителю в руке, он был жулик, дока и барыга милостью божьей.

— Слышали? — усмехнулся Исимуд. — Глухомань, окраина и необитаемые задворки. На фиг никому не нужная конкретная периферия. И это хорошо — уж здесь-то есть где развернуться. Не ждать, так сказать, милостей от природы. Ну-с, все, давайте прощаться. Приляжем по нашему хербейскому обычаю на дорожку.

Ладно, прилегли, попрощались, разбились на группы — Сяма с Исимудом забрались в хронобот, Ан же с Тотом следом за Парсукалом дружно пошагали из парковочного бокса. Рявкнули сирены, замаячили огни, герметическая переборка запечатала проход. Гаммаструктурированное силовое поле плавно подхватило гравибот, осторожно вынесло его за борт звездолета и крайне аккуратно, в дружеской манере обеспечило начальным, чисто символическим ускорением. Гравибот, выдержав дистанцию, активировал двигатели, лихо развернулся, выполнил маневр и, играючи взяв курс в направлении Туннеля, двинулся с напором на фотонной тяге. Да, Кайм был, видимо, и впрямь обалденным пилотом. «По сравнению с нашим Шамашем — говно», — сделал вывод Ан, отвернулся от иллюминатора, однако снова придвинулся, вздохнул, нашел глазами голубую планету. Все его мысли сейчас были о ней. Пора, пора было воплощать их в жизнь…

— Стоп хия, плиз[166]. — Бродов, вышел, не доезжая вокзала, на в меру оживленной, видимо центральной, улице. И сразу же почувствовал контраст между фальшью туристической Эль Гуны и колоритом настоящего Луксора, где живут, выживают и варятся в своем соку стопроцентные арабские аборигены. Было очень шумно, грязно и неуютно. Роились мухи над головой быка, лежащей на дороге у мясной лавки[167], мальчишка-чистильщик надраивал штиблеты надувшемуся дядьке в чалме, старались зазывалы, порыкивали моторы, сновали по своим делам арабы. Да и сами-то арабы были здесь совсем другие, не те сытые, добродушные арабы, премило улыбающиеся в Эль Гуне, — мелкие, жилистые, настороженные, с взглядом оценивающим и недобрым: а что это еще за неверный пес на нашей исконной земле? А может, он враг ислама? Шпион? Террорист? Американский империалист? Замаскированный еврей из Моссада? Словом, долго здесь маячить Бродов не стал, подался из центра на периферию. Там было гораздо тише, но не в пример грязней — на улице валялся мусор: пластиковые пакеты, засохшее дерьмо, очистки овощей. Древним египтянам бы показать, у них-то Фивы были идеально чистым городом[168]. Однако, как бы там ни было, выбрал Данила курс правильный — вскоре увидел вывеску, выцветшую, но на английском: «Гостиница „Новый Эверест“». Слово «Эверест» было написано с ошибкой в сторону фаллического уклона — «Эверект». Кривилась же вывеска на фасаде дома, почему-то мигом напомнившего о «малинах» Гиляровского. Сразу чувствовалось, что слияние с простыми массами здесь возможно без труда, с минимальными затратами и в полнейшей мере. Такое тесное, что потом, может, и не найдут.

«Эверект так Эверект». Бродов открыл резную дверь с претензией на оригинальность, хмыкнул от звука колокольчика и вошел в не ахти какой холл. Стойка с арабом у стены, стол и пара кресел посередине, кадка с тщедушным фикусом в пыльном загаженном углу. Справа от дверей висел портрет какого-то доброго мусульманина, под ним, поглядывая из-под надвинутой чалмы, сидел мусульманин, недобрый, хмурый, небритый, помятый, похрустывающий огромными кулаками. Весь его вид как бы говорил: а что, зубы вам не жмут? В общем, поселяться в этой гостинице, а уж тем паче оставаться здесь на ночь как-то не хотелось. Однако Бродов видывал места и попоганей, офицерские общаги например, а потому и без намека на мандраж подался к стойке с арабом:

— Ай вонт э рум. Бикам?[169]

— Тен паундс[170], — поднял голову араб, оценивающе прищурился и хищно заулыбался: — Сорри, миста, фифтин. Е паспорт, плиз[171].

— Ай лост ит[172], — тоже улыбнулся Бродов. — Онли зис ремейнд[173], — и, вытащив двадцатидолларовую банкноту, он зашуршал ею. — О'кей? О ай шел гоу ту эназер плейс?[174]

— Ноу эни азер плейс[175], — сразу отрубил араб, цепко ухватил купюру и стремительно, словно атакующая кобра, протянул ключи от номера: — Плиз, намбер фоти фо[176]. — Он стер улыбку с лица, грозно раздул ноздри и по-командирски приказал: — Хей, бой, шоу квик миста хиз рум. Гоу, гоу, гоу![177]