– Матерь пресвятая Богородица! – перекрестился управляющий.

Схватил двумя руками причёску хозяйки и выбросил в открытое окно. В следующий миг она запылала, словно костёр.

– Голову барыне оторвал! – изумились крепостные.

Господам, напротив, стало весело.

– Да рази энто голова, – успокоил товарищей по несчастью Никифор Ворсанафьевич. – Энто строение из чужих волос – париком прозывается. А голова ихняя на прежнем месте.

Крепостные присмотрелись и увидели, что голова, действительно, находится там, где ей и положено быть. Только острижена[180]коротко, отчего барыня стала походить на толстощёкого ёжика. Забыв, что их вот-вот распродадут по разным хозяевам, и что, быть может, им век не видать своих родных, крепостные вслед за господами стали тихонько посмеиваться. Лишённая парика и чести, помещица Ильина выбежала вон вместе со своим управляющим.

Как только избу проветрили, к Марьяну Астафьевичу подошли сразу несколько покупателей. И быть Лозовичам распроданными по разным домам. Но тут к отставному подпоручику приблизился человек с каменным лицом.

– Даю тысячу за девку, – заявил неожиданно он. – И остальных беру всех разом.

– Но позвольте, – растерялся Переверзев. – Я не могу всех. Это аукцион. Поодиночке ведь дороже уйдут.

– За каждого, – высокомерно задрал подбородок незнакомец в чёрном рединготе и указал на бедную Варю, – даю её цену.

– Да вы шутите?

– Нисколько, – и человек в чёрном достал пачку сторублёвых ассигнаций. – Извольте купчую. Забираю ваших крестьян со всем имуществом.

– Что за блажь, что за блажь, – приговаривал довольный Марьян Астафьевич, берясь за перо с бумагой.

После того, как деньги были сосчитаны, все документы оформлены, Лозовичи вместе с новым хозяином отправились обратно в сельцо – забрать вещи и домашнюю живность.

В дорогу Лозовичи собирались на скорую руку. А всё потому, что новый хозяин ходил за ними буквально по пятам.

– Быстрей! Быстрей! – повторял он каждую минуту страшным замогильным голосом.

Никифор Ворсанафьевич впряг лошадей в две телеги. Старшие дети нагрузили их нехитрыми пожитками, младшие – навязали позади коров, а Прасковья Митрофановна – старого козла, за которым безропотно потянулось козье стадо.

Не прошло и полчаса, как проданное в тридорога семейство покинуло своё, теперь уже бывшее, подворье. Сбоку маленького обоза следовал на вороном коне чёрный человек с каменным лицом. Мужики, вышедшие проводить Лозовичей, снимали шапки, будто провожали покойника, крестились широко и кланялись до земли. Интересовались.

– Далеко ли гонють? – спрашивали одни негромко.

– А каков хозяин? – спрашивали ещё тише другие.

Бабы преимущественно молчали, многие плакали.

Выехав из сельца, обоз направился не по наезженной дороге к широкому тракту, а по едва заметной колее в сторону ближайшего леса. Лозовичей охватила тревога.

Никифор Ворсанафьевич всё поглядывал на нового хозяина, пытаясь понять, кто он таков и что задумал. Но лицо человека в чёрном рединготе не выдавало ни малейшего чувства. Глаза его были и того хуже – оловянные, словно у мертвеца.

– Ох, не к добру энто, – шепнул мастер старшим сыновьям. – Не приведи Господь, ежели новый пан окажется лихим человеком.

– Да пошто вы взяли, что лихой? – тихо спросила Варя, сидевшая рядом с отцом. – Могет, они хворают, потому и смурные. Да и с чего нас живота лишать – богатства мы не имеем. А они за нас вон сколько тыщ выложили.

– Не в деньгах дело, – отмахнулся родитель. – Чай не слыхала про мучительницу и душегубицу Салтычиху?

– Не слыхала, – призналась Варя.

– То-то, – вздохнул Лозович. – А она вельми богатая помещица слыла и при том весьма бесчеловечная. Насмерть замучила более ста крепостных. Энто у неё вроде потехи. Что только не по ней, хватала полено и била почём попадя. Жгла припекательными щипцами, коими волосы завивают. Обливала кипятком, поджигала волосы, морила голодом, привязывала голым на морозе. А уж когда сама уставала мучить, наказывала гайдукам пороть виновного до смерти.

– Господи, – услышав это, перекрестилась Варя, – спаси и помилуй.

– Потому, – подвёл черту своему рассказу Никифор Ворсанафьевич, – будьте настороже. Держите топоры да вилы под рукой. Не поддавайтесь извергу. Даст Бог, отобьёмся.

Когда обоз заехал глубоко в лес, и впереди уже не было никакого пути, человек с каменным лицом поднял руку.

– Приехали! – глухо объявил он и спрыгнул из седла наземь.

Лозович огляделся, и сердце его разом оборвалось. Со всех сторон их окружала непролазная чаща. Никифор Ворсанафьевич нашарил под сеном рукоять топора. Новый хозяин между тем подошёл к Варе.

– Варенька, – сказал он всё тем же замогильным голосом. – Вы не узнаете меня?

Вслед за этим чёрный человек, точно в сказке, ударился оземь и превратился в Шурку Захарьева.

– Так это вы?! – опешила Варя. – Вы нас выкупили?

– Ну, да, – просиял Шурка.

– А зачем? – вдруг нахмурилась девушка. – Чтобы измываться, да?

– Что вы, – во весь рот улыбался Шурка. – Чтобы на волю отпустить. Вы все теперь свободны! Вот и купчую возьмите.

– Князь Александр! – бросился ему в ноги старший Лозович. – Благодетель вы наш! Век за вас Бога молить буду, детям, внукам накажу!

И он стал целовать пыльные Шуркины сапоги.

– Перестаньте, дядя Никифор! – испугано попятился Шурка. – Немедленно встаньте!

Но Лозович не встал. Мало того, вслед за ним на колени бухнулась вся семья. Одна лишь Варя стояла, смотрела влюбленными глазами на Шурку и посмеивалась, прикрыв лицо сложенными шалашиком ладошками.

Когда Лозовичи вняли уговорам благодетеля, и страсти, наконец, улеглись, Шурка достал из кармана пачку книжиц.

– Держи, дядя Никифор, – протянул главе семейства. – Ваши паспорта. Сейчас я пространственно-временный континуум[181]преобразую, и вы перенесётесь в наше время. Там всё будет по-другому, поэтому ничему не удивляйтесь. Пойдёте в город, найдёте начальство, скажете, что вы староверы из Казахстана…

– Из каза… из казацкого стана? – удивился Лозович. – Так ведь Запорожскую Сечь давным-давно разогнали. Почитай, годков десять тому назад.

– Ка-зах-стан, – повторил по складам Шурка.

– Так я и говорю – казак-стан.

– Ну, типа того, – сдался Шурка. – Главное, не забудьте попросить, чтобы вам землю выделили. Понятно?