– Царица небесная! – заплакал и затрясся тот.

– Молчи, ирод! – прикрикнул на него Лера. – Говори лучше, зачем убить нас хотел?! Барин приказал?!

– По собственному почину, – застонал молодец. – Не ведают они.

– А где сам Переверзев?

– На аукцион поехали, Никишку Лозовича с семьей распродавать.

– На аукцион?! Какой аукцион?! – воскликнул потрясённый услышанным Шурка. – Где этот аукцион?!!

– Да как завсегда, в доме купца Василевского.

– Значит, Марьян Астафьевич не собирался мириться?

– Как же, держите карман шире, – решив, что опасность миновала, осклабился Сенька. – Да он вас, как куропатку, пристрелит. Им не впервой. Нервы железные. Дождутся, покудова противник не сдержится и стрельнет издалёка, а после подойдут к самому барьеру и в упор – бах! И нет супротивника! Токмо дырка в голове.

– Вот изверг, – заметил Лера.

– Я тута ни при чём, – склонил голову Сенька. – Отпустите с миром. Я ить без зла. Денег желал добыть. Всё одно вам помирать – не ныне, так завтра. А мне капитал нужон. Дело своё поставить да Варьку Лозовичскую выкупить в жёны.

Услышав про Варю, Шурка даже покраснел от злости.

– Ах, ты! – вскипел он. – Да я тебя! Да я!..

И он так глянул на Сеньку, так сверкнул очами, что молодец вдруг вспыхнул весь от пяток до макушки, словно и не человек был, а сухой порох, и вмиг обернулся вороным[175]жеребцом. Лера ещё ничего не успел сообразить, а Шурка уж и сам превратился в худого, как смерть, человека, затянутого в чёрный и длинный до пят редингот[176]. Глаза его были пусты, точно свинцовое небо зимой, а лицо такое мрачное и каменное, что Лера невольно поёжился.

В следующий миг человек в чёрном вскочил на спину вороного жеребца.

– Вперёд, Себастьян! – гикнул он страшно и дал недавнему Сеньке таких шпор, что жеребец взвился на дыбы и рванул с места в карьер[177].

В доме купца Василевича было шумно. Меж выставленных на продажу крепостных прохаживались местные и заезжие помещики. Кто просто глазел, другие приценивались – смотрели зубы, щупали мускулы, будто это были не люди, а лошади. Среди прочих стояла в оцепенении и ждала своей горькой участи семья Лозовичей.

– Хороша девка, – остановилась напротив Вари толстенная вдова титулярного советника.

Это была та самая помещица Ильина, которая распродала целую деревню ради одного модного платья.

– Толку-то от неё, – заметил следовавший за Ильиной управляющий. – В хозяйстве, Аида Акимовна, мужики надобны.

– Знамо[178]дело, – согласилась вдова, – токмо мне девка потребна – пятки чесать да постель греть в студёные ночи.

– Молода зело, – оглядел Варю управляющий. – При панском доме не жила, горничному делу не обучена.

– Ничего, вырастет, а по дому убираться наука нехитрая.

Помещица отошла к стоящему в сторонке хозяину и неожиданно указала на старшего Лозовича.

– Соседушка, в какую цену сей мужик?

– 360 рублей, – объявил Марьян Астафьевич.

– Что ж так дорого? – удивилась вдова.

– Долгами обременён. Да вы на товар посмотрите, он того стоит. С нынешнего года уж и за рекрутов по такой цене платят.

Помещица сокрушённо покачала головой.

– А девка малая почём? – между прочим, спросила она, словно и не интересовала её Варя.

– Девку за 100 рублей отдам.

– Эко заломил, – скривилась Ильина. – Уступите за 50.

– Не могу, ей-богу, не могу – долги.

– Сбросьте хоть сколько по-соседски.

– Берите за 90.

– 60 рублей.

– 80.

– 70.

– Ладно, – сдался Переверзев, – по рукам.

– По рукам, – обрадовалась помещица и обернулась к управляющему, который носил за ней ридикюль с косметикой, нюхательными солями, визитками и деньгами.

Но тут в помещение вошёл чёрный человек с каменным лицом и так глянул на вдову, что её тотчас начала бить икота.

– Ёк-споди! – икнула и перекрестилась она.

Плюнула через плечо и лишь потом сунула руку в сумочку за деньгами. Далее произошло невероятное – ридикюль ожил и, словно злобная собачонка, впился в руку Аиды Акимовны.

– Ай-яй-яй! – взвыла она в испуге и стала лихорадочно трясти кистью, пытаясь высвободить зажатые пальцы.

Но ридикюль держал мёртвой хваткой. К взывающей о помощи Ильиной бросился её управляющий на пару с Марьяном Астафьевичем.

– Ишь ты, – удивился управляющий. – Ридикюль-то из самого Парижу завезен. Право слово, и характер у него французский – горячий.

Подошли остальные покупатели.

– Знамо дело, тут имеется потайная пружина, – предположил кто-то, знакомый с механикой. – Надо человека с клещами позвать да разжать замок.

Тотчас явился приказчик купца Василевича с инструментом.

Увидев это, мужчина в чёрном рединготе даже зубами скрипнул. Следом вдовья сумочка зарычала, словно собака.

– Забавный у вас ридикюль, – заметил Переверзев. – Тонкая работа, видно, и стоит немало.

Польщённая вдова загадочно улыбнулась. Между тем, ридикюль ухватили железными клещами, и он, наконец, открылся.

– Это что, – вновь заявил знакомый с механикой господин. – Вот в Китае имеется рукотворный соловей[179]из чистого золота. Так тот и поёт, и двигается, будто живой.

Потерев затёкшие пальцы, помещица Ильина достала деньги.

– Получите за девку, – отсчитала она семьдесят рублей.

Марьян Астафьевич протянул и тотчас отдёрнул руку. Да и было отчего – из высоченной причёски Аиды Акимовны неожиданно повалил густой дым. Помещение стало стремительно наполняться едкой вонью. Все в ужасе попятились. Только человек в чёрном рединготе не шелохнулся. Стоял, скрестив руки на груди, и не сводил пристального взгляда с пышной причёски помещицы. Ещё мгновение, и вместо дыма из горы уложенных волос вырвались языки пламени.